– Боюсь, я потеряла с ним связь, милочка. Он очень беспокоится о вас. Вы не должны начинать это новое дело.
Мысли роились в голове Кэт.
– Придерживайтесь этих указаний, милочка. Возможно, через несколько дней что-то прояснится.
Не сводя глаз со сцены, Кэт вся обратилась в слух, сердце ее бешено колотилось, желудок сжимало.
Харви. Хауи. Десять лет назад. Несчастный случай в море. Америка. Брат. Сестра здесь.
Если это счастливое совпадение, то тогда не одно, а сразу несколько.
– У меня послание для кого-то по имени Мэри, – сказала Дора Ранкорн.
Взлетело несколько рук.
– От того, кто носит очки. Мне показывают очки и говорят, что вы сердились, что очки все время терялись. – Она окинула беглым взглядом лес рук. – Думаю, это женщина по имени Бетти.
Совершенно выбитая из колеи, Кэт просидела до конца сеанса. Действо шло своим чередом. Имена, всякие банальности. Она едва слышала все это. Ее мысли были в Бостоне. Они вернулись в тот самый день, когда отец присел на край ее постели и сказал, что Хауи больше не придет домой. Потом Кэт вернулась в реальность.
Сеанс закончился, люди цепочкой потянулись к выходу. Кэт осталась сидеть на своем месте. Снова появился мужчина в желтом смокинге и вынес на сцену два оранжевых стула. Образовалась очередь из тридцати человек. Кэт встала в самый конец.
Очередь двигалась медленно. Одним Дора Ранкорн уделяла пару минут, другим – около пяти. В зале начали работать уборщики, расставляя стулья и переговариваясь. Мужчина в смокинге, позевывая, ждал за кулисами.
Подошла очередь Кэт. Женщина ей улыбнулась. При ближайшем рассмотрении она оказалась гораздо старше и выглядела очень усталой.
– Извините, – сказала Кэт. – Я не нуждаюсь в исцелении. Мне просто хотелось бы узнать, не сообщите ли вы мне что-нибудь еще. – Она не была уверена, узнала ее медиум или нет.
– Простите, милочка, не сегодня.
– Не могли бы вы провести частный сеанс для меня? Я с радостью заплачу.
Женщина улыбнулась:
– Дело не в деньгах, милочка. – Она почему-то нахмурилась. Кэт поняла, что держит в руках блокнот. – Вы репортер?
– Да, – сказала Кэт в замешательстве и подумала, что не нужно было признаваться. – Вы послали приглашение в газету «Вечерние новости Суссекса».
– Да, милочка, я ее читаю.
– Вы местная? – с удивлением спросила Кэт.
– Я родилась и выросла в Суссексе. – Медиум взяла со столика карточку и вручила ее Кэт. – Позвоните мне на следующей неделе. На этой неделе я в разъездах, а когда я в разъездах, то не могу давать частные сеансы. Это слишком утомительно.
– Спасибо, я непременно позвоню.
– Как ваше имя, милочка?
– Кэт Хемингуэй.
– Не родственница ли знаменитому писателю?
– Нет, но хотелось бы.
– Вы очень хорошенькая, милочка. Вы мне кого-то напоминаете, какую-то актрису. Такие же светлые волосы и милое личико, как у вас. Боюсь, у меня слабая память на подобные вещи.
Кэт улыбнулась:
– Спасибо. Непременно позвоню.
– На следующей неделе, милочка. Позвоните на следующей неделе.
Кэт прошла через пустой зал, мимо охранника, который сидел за своим столом, и вышла на улицу, в ночь. Было одиннадцать часов, шел дождь, и она целый день ничего не ела. А кроме всего прочего, что, черт побери, она обо всем этом напишет?
20
Реабилитационная палата на четвертом этаже клиники при Куинз-Колледже представляла собой квадратную комнату без окон, с белыми стенами и ребристыми чугунными радиаторами, которые недавно были отключены по случаю неожиданно наступившей жары. Она обслуживала пять операционных. В данный момент четверо больных лежали на своих койках на колесиках. За ними внимательно наблюдали медсестры реабилитационного отделения и студенты-медики.
Харви Суайр сидел рядом с пожилым мужчиной, который еще не очнулся от наркоза после операции по поводу аневризмы аорты. Оставалось еще шесть недель летнего семестра его третьего курса в медицинском колледже. Харви было жарко – он недооценил погоду и сегодня утром надел теплый костюм и шерстяные носки. Его томили раздражение и скука. Время от времени он посматривал на «Дейли экспресс», которая лежала рядом. Его взгляд постоянно возвращался к фотографии. Заголовок гласил: «Бойня в Кентском университете».
Четверо студентов – двое парней и две девушки – были застрелены солдатами Национальной гвардии в Кентском университете, штат Огайо, во время марша протеста против войны во Вьетнаме. Фотография на первой полосе изображала студента в джинсах, лежащего на земле. Лицо – застывшая маска смерти – обращено прямо в объектив. Стоящая рядом с ним на коленях девушка, простирая руки, взывала о помощи. Остальные студенты, как во сне, шли мимо. Отличная фотография, запечатлевшая самый момент смерти. Он присоединит ее к своей коллекции.
Харви встречался сейчас с рыжеволосой студенткой по имени Гейн. Она училась на медицинскую сестру и сходила с ума от орального секса. Он все еще принимал таблетки, но ухитрялся хранить это в тайне от нее и от других девушек, которых у него было множество. Теперь он легко сходился с девушками, в основном медсестрами. Он узнал секрет, как нравиться им: притворяться, что они тебе небезразличны, проявлять к ним интерес, быть очаровательным и остроумным – проще простого. Это всегда срабатывало.
Вся жизнь – игра. Только нужно, чтобы другие видели, что ты играешь по правилам. Любого можно одурачить, если играть по правилам.
Иногда ему удавалось одурачить и самого себя: он такой же, как все, нормальный; у него нет больше этой силы; ему не нужно принимать лекарства.
За несколько дней до экзаменов он прекратил их пить, попытался выбраться из своего тела снова и прочесть экзаменационные задания. Но ничего не вышло. Возможно, болезнь прошла. Сила оставила его.
Без таблеток у Харви постоянно кружилась голова. Даже не возникало эрекции. Характер стал раздражительным, неконтролируемым. Он только наполовину покинул свое тело, не смог расстаться с ним окончательно – казалось, будто он сознательно контролировал себя с площадки, установленной в голове. Однажды ночью он изошел яростью. Гейн испугалась и сказала, что, должно быть, он слишком перетрудился, что у него нервный срыв.
Она наговорила много такого, что, как он помнил, сказала ему его первая девушка, Анджи. Поэтому он снова вернулся к своим таблеткам, к привычному состоянию одурения по утрам и головным болям, к которым давно привык и которые воспринимал как само собой разумеющееся.
То же самое испытывал мужчина, у постели которого сейчас сидел Харви. Кожа мужчины была ужасного белого оттенка, похожая на мрамор. Они всегда прибывают из операционной белые, как мрамор, – или как мертвые, от которых, если бы не зеленые сигналы электрокардиографа, их было бы невозможно
