такое городит.
— Это какая-то загадка, — сказала Маша.
— Выскочишь замуж за Мишку, где ты с ним будешь жить?.. В чистом поле?.. А потянет родить? — что не обустроишь свой уютный уголок, не посадишь садик, не станешь его поливать?.. А закончатся в садике макароны и картошка, — что, не попрешь своего ненаглядного на охоту? Когда тот притащит мясо, что будешь интересоваться: козочку невинную ты замочил, злодей, или хищного кабана, герой?.. За козочку ты ему голову оторвешь, а за кабана облобызаешь? Да?.. Что принесет, то и сожрешь, — на шею ему кинешься, и за козочку и за кабана. Потому что дети твои вдруг станут сыты, и в холодильнике жратвы окажется еще на неделю вперед… Ты меня всегда бесила своим беспросветным идеализмом, бесишь, и будешь всегда бесить!
— И это все? — сказала как-то беспомощно Маша. — Больше ничего нет?
— Опять! — вознес над головой руки негодующий Иван. — Когда же это закончится!
— Смешные вы, ребята, — сказал водитель. — Сразу видно, не из наших краев. У нас таких нет.
— Края везде одинаковые, — сказала вдруг Маша, чуть изменившимся голосом, погрубее немного, что ли, — и везде вас поджидает смерть.
— Приехали, — бросил обреченно Иван, — я так и знал, что к этому все идет.
Но приехали. Водитель немного перепугался последней Машиной фразы и больше в разговор не встревал. Остановил свой автобус, следом за грузовиками. У большого, похожего на новый московский цирк, здания. Или на стадион «Локомотив».
Может, где-то, в других городах и весях, это был цирк или стадион, — но здесь, в Усе, это была ярмарка. Которая проводилась каждую неделю по пятницам.
Уса — культурный центр вольного края. Его финансовая и административная столица. Средоточие всего, чем может похвастаться свободная экономическая зона. Только здесь можно продать и купить, что угодно, в любых объемах, обо всем по-деловому договориться, все обсудить, и заключить честную сделку. Без обмана, — поскольку под гарантии губернатора, не обманывают. Себе выйдет дороже.
Уса — оазис относительной честности и проверенных временем правил, которых должны придерживаться все, кто попадает в ее живительные струи. Здесь — царство долгожданной демократии, и уважения прав отдельно взятого человека. Но только, если этот человек при личном оружии, и запасных обоймах к нему. Никак иначе.
Пока они ехали, Иван с любопытством смотрел в окно, ожидая со всех сторон легких перестрелок, — кто его знает, что можно встретить в центре вольной работорговли. Но выстрелов ни одного не раздалось, и ни одного пораженного пулями трупа на улицах не валялось.
У манежа же, где они остановились, было шумно и весело, словно перед футбольным матчем, — толпился чисто одетый народ, в хорошем настроении, торговали воздушными шариками, везде витал аппетитный запах шашлыка, и, стоило Ивану выйти из машины, как он его почувствовал.
Невдалеке крутилась небольшая детская карусель, а для взрослых качались качели, выполненные в виде лодочек.
Ни кровожадных лиц вокруг, ни какой другой жестокости и бессердечия.
Праздник.
— Хорошо было, когда продавали негров, — сказал Иван Маше, которая тоже вышла из машины, в своем деревенском платье, и платке, по самые глаза. — Их легко можно было отличить от остальной расы. По цвету кожи… А теперь чего, — слон, в примеру, достанет себе револьвер, стырит где-нибудь, и что — после этого его уже и продавать нельзя?
— Иван, — сказала Маша.
— Рабский труд, самый непроизводительный, — сказал Иван, — дураку ясно… Потом, раб все время норовит смыться. Тоже проблема… Мне интересно, ты будешь смываться, или как?
— Иван, — сказала Маша, — не мучай меня.
— Тогда давай серьезно, — сказал Иван. — Зачем тебе это нужно?.. Я, например, считаю, это чудовищной глупостью.
— Я, наверное, хочу посмотреть, что со мной будет… — сказала Маша. — Ведь меня подстригают, я ровняю ногти, — у меня уже нет одного зуба, вместо него искусственный.
— Я жалею только об одном, — сказал Иван, — что сейчас с нами нет Мишки… Скажи, мне-то зачем все это нужно. Пусть бы он сам с тобой мучался… Еще лучше, — треснул бы разок по твоей шее, в воспитательных целях. Чтобы вся дурь выскочила.
— А что, — вдруг заинтересовалась Маша, — ты думаешь, он может ударить женщину?
— Это ты поделила весь мир на женщин и мужчин, и на тех, кого покупают и кого продают… Он делит мир, — на нормальных и ненормальных…. Так что, если стукнет, то стукнет не женщину, а человека с большим сдвигом… В воспитательных целях. И будет прав. Можешь не сомневаться.
— Я хочу, чтобы он меня ударил, — сказала Маша. — Когда мы увидимся, я попрошу его об этом.
— Ты хоть представляешь, — сказал Иван, которому все больше становилось ясно, что с Машкой нужно что-то делать, но что, он не знал, — что с тобой случится, если тебя приложит мужик?.. Будет больно. Очень.
— Хочу, чтобы мне было больно, — сказала Маша.
— Мазохистка.
— Я хочу понять, где я? — сказала Маша. — Где я нахожусь… Ведь, если парикмахер отрезал у меня прядь волос, она больше мне не принадлежит, эта прядь… Я помню, сколько раз смотрела, как он меня стриг, — и все падало на пол. На полу передо мной лежали черные волосы, которые только что были мной. Моей частью. Мы были неразделимы… Он повел ножницами, — они на полу. Мне не больно, — нет сожаления, ничего не случилось… Вот, я тогда подумала: а где я, на самом деле, где я нахожусь?
— Не в зубе? — заботливо спросил Иван.
— Да.
— Не в состриженных ногтях?
— Да.
— Очень интересно… — стал напряженно размышлять Иван. — Где же ты можешь быть еще?
— Я не могу понять, что могу выдержать, чего могу лишиться, чтобы остаться сама собой… Вернее, хочу понять, кто я?
— И для начала, ты решила определить, где ты находишься?
— Да.
— Может, тебя сразу рубануть пополам?.. Станет ясно, в верхней ты половине или в нижней.
— Иван, — строго сказала Маша. — Как ты не понимаешь, все очень серьезно… Вот ты, ты делаешь то, что хочешь сам, — что сам решаешь. Ты — это ты. Вы одно целое… Я же выхожу у себя из-под контроля. Я все время — я. А потом, раз, — появляется кто-то другой. Он — начинает командовать. А я уже ничего не могу сделать, только подчиняться… Это ужасно, — когда от тебя ничего не зависит, ты можешь только смотреть со стороны, как зритель. За всем, что происходит.
— Это какой-то монстр? Который, в тебе?.. Сюрприз злобной инопланетной цивилизации? Чужой?
— Нет, — это тоже я, я это понимаю. Но я, какая-то другая, которой совершенно не знаю… Я с ней, собой, не знакома… Вернее, она знакома со мной, и терпит меня, как девчонку, снисходительно так, — а я ее не знаю.
— Раздвоение личности, — поставил диагноз Иван. Но что-то стал уже понимать, в настроении Машки, так что шутить ему дальше уже не захотелось. — Так, ты хочешь найти себя, и познакомиться с собой?
— Да… Потому что получается не честно, когда она меня знает, а я ее — нет.
— Я могу тебе как-нибудь помочь?
— Да. Продай меня. Ты — сможешь.
— А что дальше?
— Не знаю… — сказала Маша. — Посмотрим.
— Вот это-то меня смущает, — задумчиво сказал Иван. — Потому что, твое «посмотрим» означает полное отсутствие плана действий. Даже любых вариантов… Хорошо, у меня есть пистолет. В крайнем
