Я попытался поднять самолет выше, не имея представления, на какой высоте я нахожусь. На стекле темное пятно от бензина; бензин проникает и внутрь. Я ничего не вижу и потому сбрасываю фонарь, но и это мало помогает, поскольку пламя закрывает передний обзор.
– Эрнст, нам придется выбрасываться немедленно.
Двигатель стучит и грохочет, затем останавливается, снова стучит, останавливается, стучит… На этом лугу наш самолетик превратится в крематорий. Мы должны выброситься!
– Мы не можем! – кричит Гадерманн. – У нас высота всего тридцать метров!
Ему сзади лучше видно. Гадерманн тоже сбрасывает фонарь, и это оборвало провод интеркома. Теперь мы не можем переговариваться. Его последние слова:
– Мы над лесом!
Я тяну ручку на себя изо всех сил, но самолет не хочет набирать высоту. Благодаря Гадерманну я знаю, что мы летим слишком низко, чтобы прыгать. Неужели придется делать на «Ju-87» аварийную посадку? Может, это еще возможно, даже несмотря на то, что я ничего не вижу. Но для посадки мотор должен продолжать работать, хоть и слабо.
Тогда мы сможем сесть, если местность окажется подходящей.
Я медленно уменьшаю газ. Самолет опускает нос, а я гляжу по сторонам. Мимо проносится земля. Мы не выше семи метров. Я напрягаю мышцы, ожидая удара. Когда внезапно колеса касаются земли, я выключаю зажигание. И тут наступает катастрофа. Мотор глохнет. Это, должно быть, конец. Я слышу какой-то скрежещущий звук и теряю сознание.
Первое, что я понимаю, когда прихожу в себя, – кругом тихо. Я жив. Я пытаюсь понять, что со мной. Я лежу на земле, хочу подняться, но не могу. Ноги и голова ужасно болят. Затем мне приходит в голову, что где-то поблизости должен быть Гадерманн. Я окликаю его:
– Где ты? Я не могу подняться.
– Подожди немного. Возможно, мы сможем справиться с этим. Ты сильно поранился?
Проходит некоторое время, прежде чем он, припадая на ногу, подбирается ко мне, чтобы попытаться вытащить из обломков. Только сейчас я понимаю, из-за чего мне так больно, – длинный металлический кусок от хвоста самолета прижал нижнюю часть моего бедра, весь хвост лежит на мне, так что я не могу сдвинуться с места. Благодарение Небесам, что ничего рядом со мной не горит. Куда делся горящий мотор? Гадерманн сначала снимает кусок металла с моей ноги, а затем убирает другие части самолета, которые мне мешают. Чтобы сбросить их, ему приходится прикладывать все силы.
– Как ты думаешь, русские уже здесь?
– Трудно сказать.
Вокруг нас лес и кусты. Когда я поднимаюсь на ноги, то испытываю потрясение от представшей моим глазам картины катастрофы – горящий двигатель лежит примерно в 30 метрах; на 15–20 метров отброшены крылья, одно из них еще дымится. Прямо передо мной, довольно далеко, лежит часть фюзеляжа с сиденьем стрелка-радиста, в котором застрял Гадерманн. Вот почему я услышал голос Гадерманна спереди, когда его окликал. Обычно я привык слышать бортстрелка сзади, где он располагался. Мы перевязываем наши раны, поскольку я потерял много крови и без надлежащей перевязки мне грозят серьезные последствия. Мы относим тот факт, что остались в живых и относительно целы, к везению. Похоже, наше падение с тридцатиметровой высоты имело следующие стадии: удар от него был смягчен деревьями на краю леса, после чего самолет рухнул на песчаную почву, где развалился на части. Поскольку мы собирались прыгать, то оба расстегнули ремни. Для меня до сих пор осталось загадкой, почему я не ударился головой о приборную панель. Я лежал на земле довольно далеко от частей, оставшихся в моем сиденье, – должно быть, отлетел назад вместе с хвостом. Да, видимо, я родился в рубашке.
Внезапно в кустах раздался треск – кто-то пытался добраться до нас сквозь подлесок. Мы смотрим в направлении этих звуков, затаив дыхание… и выдыхаем с облегчением. Это немецкие солдаты. Они услышали звук удара с дороги, после того как вдалеке прогрохотала стрельба и горящий немецкий самолет пронесся над ними. Солдаты просили нас поспешить.
– За нами нет наших ребят… только полчища иванов… – Один из них усмехнулся. – Но, я думаю, вы и сами заметили иванов. – Он бросил значительный взгляд на наш самолет. Мы забрались в грузовик, который был у солдат, и этот грузовик на полном ходу направился на север.
В эскадрилью мы вернулись в полдень. Никто не заметил нашей аварии, поскольку у всех были свои заботы. Первые четыре часа моего отсутствия обычно не вызывают беспокойства, поскольку я часто приземляюсь на своем отважном «Ju-87» у линии фронта из-за вражеских зениток и потом докладываю об этом по телефону. Однако если проходит больше четырех часов, то лица товарищей мрачнеют и вера в моего легендарного и неизменного ангела-хранителя гаснет. Я звоню фельдмаршалу – он больше, чем кто- либо еще, радуется, что я снова вернулся назад, и замечает, что к сегодняшнему вечеру подоспеет еще один торт «в честь дня рождения».
Небо сейчас ослепительно-синее, последние клубы тумана рассеялись. Я докладываю фельдмаршалу, что готов взлетать снова; я очень рассержен на своих советских друзей. Закон войны гласит – или я, или они. На этот раз это оказался не я – значит, это должны быть они. Полк присылает на «шторьхе» офицера медицинской службы. Он делает новую перевязку и объявляет, что у меня сотрясение мозга. Гадерманн сломал три ребра. Я не могу сказать, что чувствую себя хорошо, но мое желание летать перевешивает все прочие соображения. Я инструктирую экипажи, давая им цели. Мы должны атаковать противовоздушную артиллерию всеми нашими самолетами с бомбами – и только после этого примемся уничтожать танки и машины атаками с малой высоты.
Моя эскадрилья быстро поднимается в воздух и направляется на юго-восток. Вот впереди снова район озер. Мы летим на высоте 2200 метров, подходя к северу с юго-востока, чтобы появиться со стороны солнца, – зенитчикам будет трудно нас обнаружить, а мы сможем увидеть их орудия по блеску на солнце. А вот и они, на том же самом месте, что и раньше! По всей видимости, русские не хотят двигаться дальше, пока не прибудет подкрепление. Мы кружим вокруг нашей цели, вынуждая зенитки открыть по нас огонь. Часть противовоздушной артиллерии находится на грузовиках, остальные размещаются по кругу вокруг грузовиков. Как только зенитки открывают огонь, я определяю их местоположение, и они становятся нашей целью. При этом я испытываю мстительное чувство, поскольку всего несколько часов ранее моя жизнь висела из-за них на волоске. Мы с противотанковым оружием летим сквозь дым взрывов от бомб и атакуем танки «Т-34». Приходится постоянно оглядываться, чтобы не оказаться над взрывающейся бомбой. Зенитный огонь скоро смолкает. Танки взрываются один за другим, грузовики зажигаются. Они никогда не дойдут до Германии. Этот танковый клин определенно приостановит наступление.
Мы возвращаемся на аэродром с чувством, что сделали все, что в наших силах. Вечером фельдмаршал звонит мне и сообщает, что наши товарищи из наземных войск успешно контратаковали, фронт в районе прорыва восстановлен, а окруженный противник уничтожен. Он благодарит нас от имени командования за поддержку. Первое, что я сделаю завтра, – это передам эту благодарность эскадрилье. Услышать от наших братьев по оружию на земле благодарность за сотрудничество – это самая высокая награда. Она вдохновляет нас на новые успехи.
В Латвии мы узнаем тревожную весть, что Советы вторглись в Румынию. Нас немедленно перебрасывают в Бузэу, к северу от Бухареста. Мы летим на юг из Восточной Пруссии через Краков и Дебрецен. Это восхитительный перелет, поскольку в Восточной Европе бабье лето в самом разгаре. В полет отправились 3-я эскадрилья и штаб полка, 2-я находится в варшавской зоне, а 1-я уже в Румынии. В Дебрецене много времени тратится на заправку, так что вылетать до темноты уже поздно. Нам предстоит перевалить через Карпаты, а я не собираюсь терять экипажи во время простого перегона самолетов. Таким образом, мы остаемся на ночь в Дебрецене и по моему предложению вечером отправляемся в баню. В городе есть великолепные бани, вода поступает из горячих источников, имеющих медицинское значение. Мы обнаруживаем в бане много женщин, сидящих в ваннах с книгами, сумками и вязаньем на коленях – к изумлению и восторгу моих компаньонов. Дамы обмениваются сплетнями; в эти бани они ходят ежедневно. Для ветеранов русской кампании видеть столько стройных, полных женственности фигур – удивительное зрелище.
На следующее утро мы делаем посадку в Клаузенберге, в прекрасном старинном городке, где трансильванские немцы осели несколько столетий назад – вот почему местные жители говорят по-немецки. Здесь мы делаем лишь короткую остановку, чтобы заправиться топливом, поскольку спешим. В это время
