- Но почему?
- В том-то и дело, что мы своим необдуманным шагом разворошили муравейник. Но понять это может лишь тот, кто хорошо ориентируется в академических сферах.
- Прежде объясните мне, в чем сущность открытия.
- Нам удалось доказать, что многие свойства кристаллов, казавшиеся ранее необъяснимыми, связаны со свободными радикалами... Впрочем, вы вряд ли знаете, что это значит. Да и не в том суть. Грубо говоря, мы нашли в кристаллах заряженные осколки атомов и молекул: радикалы, ионы, неспаренные электроны. Все они излучают сигналы, которые могут быть уловлены на резонансных установках. Многие загадки разрешались теперь элементарно просто. Облучая кристалл потоком тяжелых ионов, мы заранее знали, что и как в нем происходит, какой получится цвет, какие новые свойства возникнут. Но это частность, хотя и важная. Об остальном же не стоит распространяться. В данном случае важно не существо открытия, а его судьба.
- Она, как я понимаю, была плачевна? Но новое всегда с трудом пробивает себе дорогу.
- Это аксиома, - усмехнулся Сударевский, - но иногда мне все же хочется задать вопрос: 'Почему?' В самом деле, почему новое всегда рождается в муках?
- Потому что старое не хочет уходить. Элементарная диалектика.
- Все так. Но уходить все же приходится, хотя радикальная научная идея побеждает совсем не потому, что ее провозвестникам удается переубедить своих оппонентов.
- А почему?
- Просто оппоненты постепенно вымирают или, безнадежно старея, совсем теряют зубы.
- Допустим, - улыбнулся Люсин. - Что же дальше?
- Наша беда в том, что мы сразу затронули слишком многих. И в первую голову - геологов. А это дремучий народ. Все у них построено на интуиции, на всякого рода 'я чувствую' или 'такого просто не может быть'. От гуманитариев они напрочь оторвались, а к естественникам так и не пришли. Физика, химия и тем более математика для них - темный лес. Вы всегда говорите с ними на разных языках. Вы им даете формулу, обобщенное выражение, а они вдруг вспоминают какой-нибудь случай в Хибинах или на Мангышлаке и требуют немедленного и исчерпывающего объяснения. Им невдомек, что явление всегда шире закона и так называемые исключения лишь подтверждают правило. Но даже если вы, поднатужившись, поскольку никогда не бывали на том же Мангышлаке и вообще в глаза не видали геологической карты, все же найдете решение, притом точное, математическое, вам не поверят. 'Не может быть, потому что не может быть никогда'. Короче говоря, попала наша заявка к геологам, и пошло-поехало! Три года бесконечных комиссий, рецензий, отзывов... Заключения экспертов, надо сказать, были самые благоприятные. Но академику Хвостову вдруг не понравилось. Он выступил против, хотя ни черта не понял и вообще двух слов не сумел сказать связно. Отделение пошло на поводу, а дальше началась борьба за честь мундира. Теперь уже никто не давал себе труда вникнуть в существо нашего открытия. Хвостов боролся за свою репутацию, Буйнов спасал Хвостова, Фоменко - совсем того не желая, мы зачеркнули плоды многолетних трудов возглавляемого им института - вообще готов был стоять насмерть. Тут в ход пошли приемы совершенно недозволенные. И хотя, как вы сказали, научная уголовщина не подпадает под кодекс, уголовщиной она быть не перестает. По нас ударили из всех орудий. Инспирированные заключения институтов и министерств, подметные письма, угрозы, давления. Мне завернули принятую к защите диссертацию, Ковского не представили к званию профессора... Пришлось ему снять свою кандидатуру. А ведь это была чистая формальность. Мы не учебный институт, где профессорство что-то такое значит.
- Почему же и свои пошли против вас?
- Сложный вопрос. Кроме чисто личной неприязни одних и ревности других, свою роль сыграли и объективные факторы. Фома Андреевич хочет выйти в академики, Хамиотиш работал с Хвостовым, Дузе работает на полставки у Фоменко, Ягель получил по шапке от министра и спешит заручиться поддержкой Фомы Андреевича. В общем, круг замыкается.
- И в каком состоянии сейчас пребывает дело?
- Невесомость, знаете ли, как на космической орбите: ни туда ни сюда.
- Разве так возможно?
- Думаете, они дураки? О, вы их не знаете! Буйнов отнюдь не отверг нашу работу. Лишь отметил, что в представленном виде она еще не может считаться законченным открытием, а в заключение нас похвалил и порекомендовал продолжать исследования. Правда, когда год спустя мы попытались показать новые данные, это оказалось невозможным. Больно было смотреть на Ковского. Он побледнел и не знал, куда девать руки. Потом у него случился сердечный приступ... А ведь мы не мальчишки, не жалкие просители. Единственное, чего мы желали, - это закрепить за страной приоритет на открытие. С того дня мы медленно, но верно катились вниз. Право на существование нам приходится отстаивать с боем. А вы еще спрашиваете, кто был заинтересован в устранении Ковского!
- Не хотите ли вы связать инцидент в Жаворонках с грустной - на меня она произвела угнетающее впечатление - историей вашего открытия?
- Нет, не хочу... Прямо не хочу. Но косвенно... Поверьте мне, что события последних месяцев тяжело отозвались на шефе. Он сделался нервным и раздражительным, все чаще и чаще жаловался на сердечные спазмы, общую усталость. Я не могу отказаться от ощущения, что тяжелый психологический климат, в котором он находился, и постоянно растущий стресс как-то причастны к известному вам событию.
- Полагаете, что он мог сам... - начал было Люсин, но Сударевский не дал ему договорить.
- Я ничего не знаю! - Он резко повернулся и отошел от окна. - Я даже ни о чем не догадываюсь. - Подвинув свой стул поближе и наклонившись к Люсину, он почти прошептал ему на ухо: - Это всего лишь ощущение, которое может оказаться обманчивым. Но я в это верю.
- Говорил ли он вам когда-нибудь, что устал бороться, утратил надежду, потерял вкус к жизни? Слышали вы от него что-нибудь подобное?
- Пожалуй, нет, - не слишком уверенно ответил Сударевский. - На усталость он жаловался довольно часто, но, как мне казалось, на чисто физическую усталость. Но в угнетенном состоянии духа он пребывал постоянно. А это опасно.
- Это внушало вам тревогу?
- Да. Мне казалось, что такое состояние не могло не сказаться на нем.
- Вы пробовали поделиться своими опасениями с Людмилой Викторовной?
- Нет... Видите ли, она всегда казалась мне недостаточно тонкой и умной, чтобы по-настоящему понимать Аркадия Викторовича, да и вмешиваться лишний раз не хотелось. Думал, что обойдется, как- нибудь все само собой наладится.
- Само собой ничего не бывает.
- В отличие от вас я не столь категоричен. Атомы, например, поглощают и излучают энергию именно само собой. И наша Вселенная взорвалась и расширяется теперь тоже сама по себе.
- Я не имел в виду проблемы мироздания, в которых не силен. - Люсин украдкой глянул на циферблат. Беседа продолжалась уже почти три часа. Подумал, что недурно было бы съесть пару бутербродов с колбасой и выпить двойную чашечку кофе 'эспрессо'. - Объясните мне следующее, Марк Модестович. - Он устало потянулся и на секунду прикрыл глаза. - Если Фоме Андреевичу так уж важно вас задавить, зачем ему было прочить в заместители Ковского именно вас? Это что: каприз, противоречивость мышления, сверхлогика, которую я, признаться, не постигаю?
- Право, не знаю... Во-первых, он хотел задавить не нас, а наше открытие, хотя безусловно испытывает к Ковскому и личную неприязнь. Хотя вообще-то ему все равно, лишь бы ничто не мешало карьере. От науки он порядком оторвался за те пять лет, которые проработал в Индии в колледже ООН, вот и остается ему одно - двигаться по административной линии.
- Не могу сказать, что подобное объяснение удовлетворило меня.
- Чужая душа - потемки, Владимир Константинович. Почем я знаю, чего хочет Фома Андреевич? Может, приличие старается соблюсти? Или, всего вернее, купить меня с потрохами, чтобы потом моими же руками все это дело похоронить?
- Похоронить открытие? В наше-то время?
- Боюсь, что вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Нашу работу, как таковую, никто угробить не собирается. Напротив, нас печатают, на наши статьи ссылаются в отчетах и диссертациях. Большую
