Николай Егорович вспомнил слова Жоры насчет раскачивания. Он тронул за плечо строителя.
– Жора! Жора! Проснись!
Плечо качалось мягко.
– Вставай, Жора! Уже утро!
Жора открыл глаза, потом снова бессильно закрыл их.
– Ага, старик… качай… – прошептал он. – Качай…
Холин продолжал теребить за плечо соседа.
– Вставай, Жора, вставай!
– Еще, старик, еще…
Синева стала уползать за кадык. Щеки строителя порозовели. Жора с трудом приподнялся, сел.
– Спасибо, брат Николай, теперь я сам…
Он начал качаться взад-вперед, как маятник.
– Ну, давай, родимое, хватит спать, вставай работать. Раз-два, взяли… Раз-два, взяли…
Вскоре лицо Жоры стало розовым, он перестал качаться и сел на кровати, спустив босые ноги на пол. НОГИ БЫЛИ КРЕПКИЕ, СМУГЛЫЕ, ПАЛЬЦЫ КОРОТКИЕ И ВОЛОСАТЫЕ.
– Ну вот и все… Готов к новым подвигам… Спасибо тебе, старик, что раскачал. А то совсем было худо. Все слышу, понимаю, а встать не могу… Остановилось, проклятое, чуть-чуть трепыхается… Спать завалилось, вместо того чтобы работать… Ты всегда меня, брат Николай, буди. Неважно, что я только лег – все равно раскачивай. Не бойся – качай. ВОТ БУДИЛЬНИК Я ТОЛЬКО ЗАБЫЛ. НАДО ОБЯЗАТЕЛЬНО КУПИТЬ БУДИЛЬНИК. БЕЗ НЕГО ХУДО.
– Как… время провел? – спросил Холин.
– Ничего, старик. Отлично, брат Николай. «Всю ночь гуляли до утра». Влюбилась она в меня, старик, как кошка. Даже не ожидал, чтобы так сразу и так сильно. Мне даже это не очень нравится, старина. Не люблю я очень привязчивых. Устаешь. Да и не очень интересно. Я люблю поухаживать, брат Николай, повозиться с ней, чтобы, может быть, даже оскорбила пару раз, даже ударила. Так оно потом слаще, старина.
Я со своей женой, когда она еще ничьей была, знаешь сколько возился. Да, старик, я с ней ужасно сколько возился… Пока уговорил… Очень гордая… Очень, старик…
– Ты разве женат?
– Женат, старик… женат… Она у меня всегда здесь… – Жора хлопнул себя по лбу – Как надсмотрщик… Как цензор… С бабой вожусь, а она, прищурившись, смотрит… И усмехается… Вот какие дела, старик… И я бросаю… Ей никто не нравится… Так что все хлопоты впустую, старик.
– Зачем же ты тогда…
– Она же, как это ни странно, и подбивает меня: «Ищи. Ищи, Жора. Чтобы такая, как я, была. Даже лучше». Вот какая странная история, старик.
– ТЫ ПОЛОЖИЛ ПОД ПОДУШКУ РОГАТКУ.
– Рогатку? Какую рогатку, брат Николай? Ты что, шутишь?
Жора сунул руку под подушку. На лице его была растерянность.
– Никакой тут нет рогатки, старик. Ты еще не проснулся, что ли? Или насмехаешься? Может быть, ты на меня сердишься, старик, а? Не стоит сердиться из-за дамы, брат Николай. Тем более из-за этой. Эта не для тебя, старик. Очень уж серьезная. И ты серьезный. Два серьезных – это скучно, старик. Ей веселый нужен. На что я веселый, и то еле смог ее развеселить, брат Николай. Жизнь у нее неинтересная, брат Николай. Днем – театр, вечером – театр, ночью – театр. Днем и вечером – кукольный, а ночью муж представление дает. Он у нее алкоголик, старик. Почти не спит, как я. Слоняется по квартире, курит, нервничает – водку ищет, которую с вечера спрятал. У него привычка – водку прятать. Спрячет, а потом найти не может. Короче, очень она серьезная от такой жизни. От игры в куклы. Поэтому ей нужен веселый человек. Так что ты, брат Николай, не обижайся. А тебе мы найдем дамочку. Хочешь, прямо сейчас двинем на пляж и найдем. Еще до завтрака найдем. Ты каких любишь – худых, полных, блондинок, брюнеток?
– Никаких.
– Не то обиделся?
– Бывай. Мне к врачу.
– Значит, все-таки обиделся. Ну и дурак, – вздохнул Жора и стал одеваться.
4
У Антонины Петровны было хорошее настроение. Холин сразу определил, что у нее хорошее настроение. На щеках врача горел румянец, глаза поблескивали, губы еле сдерживали улыбку, а лоб едва сохранял нахмуренные, серьезные складки.
– У вас сегодня день рождения? – спросил Холил, дождавшись, пока сестра Яна вышла с какими-то бумагами.
– Откуда вы взяли? – удивилась Антонина Петровна.
– Весь ваш вид говорит об этом.
– Нет. День рождения уже был.
– Тогда я знаю. Вам грозит повышение.
Она быстро глянула на него:
