– Вы пили?
– Ну что вы? Разве я могу нарушить ваш запрет?
– Просто эти женщины вам не нравились. Женщины сразу чувствуют, когда не нравятся, и мстят за это. Поищите еще.
– Есть одна женщина, которая мне нравится, но…
– Так в чем же дело?
– Дело в том…
Холин замолчал. Антонина Петровна ждала. По тому, как порозовели ее щеки и забегали глаза, Холин понял, что она догадывается, кто ему нравится.
– Дело в том, что это вы.
– Это исключено, – пробормотала Антонина Петровна, и ее руки зашарили по столу, без всякой цели перекладывая бумаги.
– Почему исключено? Это уже состоявшийся факт, и ничего поделать нельзя. Вы до скольки сегодня работаете?
– До двух, – машинально ответила Антонина Петровна.
– В три часа я вас жду на тропинке, что ведет к церкви. На третьем повороте.
– Но я уже…
– Пусть это вас не смущает. Ничего тут аморального нет. Договоримся считать прогулку терапевтической процедурой.
Холин поднялся и пошел к двери. В дверях он оглянулся. Антонина Петровна сидела вся красная и перекладывала с места на место бумаги.
В коридоре Яна успокаивала очередь:
– Это тяжелый, товарищи, поэтому так и долго. У него инфаркт… Успокойтесь, сейчас всех примет.
Ровно в три часа Холин стоял на третьем повороте тропинки, ведущей к церкви, белой овечкой маячившей высоко над ним. Было почти жарко. Огромные сосны замерли в безмолвии по обе стороны узкой, заасфальтированной дорожки. Асфальт был старый, видно, его давно не обновляли, и из-под него везде проступала красивая ровная брусчатка. По всей видимости, эта брусчатка осталась еще с дореволюционных времен, по ней, наверно, ездили экипажи от дворца к церкви. Похоже, торчащая вверху церквушка была семейной собственностью графа.
Тут и там по лесу были разбросаны валуны разной величины и формы. Один такой огромный валун вылез из леса на тропинку, и тропинка испуганно огибала его громадный живот.
Холин прислонился к валуну. Камень был горячим и пах тонкой пылью, раскаленной пустой сковородкой, засухой в степи… Три бабочки сидели на его макушке, обжигаясь, трепетали яркими крыльями. Бабочки совсем одурели от зноя, ослепли от смуглого сияния камня, опьянели от горячего дыхания валуна – им, наверно, казалось, что пришло лето; они совсем-совсем не боялись Николай Егоровича.
Рядом на сосне скакала белка, безобразничала, сыпала на землю пустые шишки и сухие ветки. Ветра совсем не было. Впереди над асфальтом дымилось марево, казалось, по дорожке сверху льется вода. Не верилось, что на родине еще лежит снег, а может быть, даже бушует метель.
Холин закрыл глаза. Горячая волна затопила его лицо, тяжело легла на лоб, нос, веки, подхватила, понесла…
– Вы спите?
Николай Егорович испуганно встрепенулся. Перед ним стояла совсем еще молодая девушка в красном свитере, модных, расклешенных внизу коричневых кримпленовых брюках, с желтой сумкой через плечо.
Рыжие волосы распущены по плечам. Холин с трудом узнал в ультрасовременной девушке своего лечащего врача.
– Назначили свидание, а сами спите?
– Я думал, что вы не придете.
– Коварный вы человек. Назвали свидание терапевтической процедурой. Разве может врач после этого не прийти? Какова программа? Я свободна до шести часов.
– А в шесть?
– В шесть мы идем в кино.
– Кто это «мы»?
– Наше отделение. Культпоход.
– Вы председатель местного комитета?
– Слушайте, вы страшный человек. Вы все знаете. Я – заместитель. Почему вы все знаете, а?
– Только о тех, кто мне симпатичен. Я могу перевоплощаться – я уже вам говорил. Но только в тех, кто мне симпатичен.
– И все-таки почему вы узнали, что я в месткоме?
– У вас повадки профсоюзного босса. Вы всех хотите поучать. Увидели, что я задремал, – и уже недовольный рык: «Назначили свидание, а сами спите?» Как же! Непорядок. На свидании спать не положено.
