– Мне пора, старик. Свидание. Будем ходить взад-вперед по освещенной аллее на шаг друг от друга и говорить о ее муже. Какой он хороший, сильный, благородный, неподкупный, как все его во Владивостоке любят. И так далее. Вот до чего я докатился, старик…
Жора кивнул.
– Бывай здоров, старик. Я рад, что хоть у тебя все хорошо.
– Бывай, – сказал Холин.
Николай Егорович спрятал бутылку и судака в шкаф, вымыл руки, постоял на балконе. Из-за тумана ничего не было видно: ни гор, ни моря, ни неба… Запутались в тумане, как мухи в паутине, и умерли все звуки. Санаторий, парк, море, небо притаились, словно ожидали чего-то необычного, страшного, такого, какого еще никогда не было.
Холин оделся и вышел на улицу. И тут же кто-то тронул его сзади за плечо. Это была Мальвина.
– Николай Егорович… Я не могу больше… Что мне делать? Скажите, что мне делать?
– Что делать? Страдать. А когда страдание пройдет, искать новое страдание. Это и называется жизнью.
Холин и сам удивился, как у него это здорово получилось.
– Променять меня на какую-то пигалицу! – тихо, но с силой сказала Мария Викторовна. – Да что, он меня за шлюху, что ли, считает! Шлюха я ему, что ли? Слазил в кусты – и под зад коленкой! «Пошла вон!»
Главрежу, видно, было легче, когда она себя обзывала шлюхой.
– Успокойтесь, все забудется… Особенно быстро забываются курортные приключения…
Мальвина заплакала, вся сотрясаясь. Холин погладил ее по волосам.
– Ничего… вы потерпите… Все образуется…
Николай Егорович никак не мог избавиться от чувства нежности и благодарности за то, что она сделала для него во сне…
Главреж ушла. Холин постоял немного, думая, что делать дальше, но ничего не придумал и пошел по тропинке в горы. Это была та самая тропинка, которая вела к церкви и ресторану.
«Там хоть люди», – подумал Холин.
Асфальт, мокрый от тумана, тускло поблескивал в свете фонарей. Звук от шагов Холина одиноко возникал в тумане, бился в белую плотную мглу и шлепался назад на асфальт, словно кусок серой мокрой ваты.
Потом фонари исчезли, и тропинка нырнула в рыхлый белый мрак. Видно было только под ногами, да иногда перед лицом возникала ветка, похожая на скрюченную руку, протянутую за подаянием, или сосновая лапа, вся в ниточках мелкого жемчуга.
Давно забытое чувство страха перед неожиданным овладело Холиным. Он напряженно вглядывался вперед, ожидая вот-вот увидеть что-то жуткое, угрожающее его жизни. В четвертом классе вот так же, бредя по лесной балке ранней весной в школу, которая отстояла за шесть километров от дома, он вглядывался в туман, населяя его всякими жуткими существами. И вдруг его мысли материализовались в огромного волка. Волк сидел на задних лапах, оскалив окровавленную пасть, а передние лапы держал на туше овцы…
Вот и третий поворот… Тот же валун, его мокрый бок вылез на дорожку и чернеет, лоснится, как бок какого-то морского животного… Здесь недавно они грелись на солнце вместе с тремя синхронными бабочками. Холин погладил бок валуна…
А вдруг она придет? Николай Егорович прислушался. Ему послышались торопливые легкие шаги. Шаги ближе, ближе, вот они замерли… Может быть, она ищет этот валун…
– Тоня! – негромко позвал Холин.
«Я» – шлепок мокрой ваты упал почти у самых его, ног.
– Тоня…
«О… я»… – вата опять упала совсем близко.
Нет, это не она. Она не может прийти. Она сейчас с женихом… Ей не до него… Наверно, это падает туман с сосновых лап, или пробежал ежик, или прокрался кабан.
Холин засунул озябшие руки в карманы куртки и медленно побрел по тропинке вверх.
…Ресторан «Шалаш» вынырнул из тумана неожиданно, как поезд. Весь освещенный светом, обмытый осевшей на черные бревна влагой, пропахший вкусными запахами он после тихого леса, спящих гор, душного безмолвия показался Холину сооружением иной цивилизации. Из окон ресторана сочились неяркий свет и тихая музыка. Было безлюдно. На освещенной заасфальтированной площадке перед зданием стояло пустое такси.
Холин вытер ноги о проволочный коврик и вошел.
В безлюдном танцзале гремела музыка неутомимого автомата, в другом зале было всего четыре человека: прижавшаяся друг к другу парочка спиной к Холину; в одном углу – одинокая фигура толстяка, который танцевал в тот раз с Тоней, застывшая перед бутылкой коньяка и горой чебуреков; в другом углу – поджарый человек в форменной фуражке с сигаретой в одной руке и фужером минеральной воды в другой, по всей видимости таксист.
Толстяк и таксист уставились на Холина. Николай Егорович подошел к буфету. Знакомая буфетчица мыла посуду.
– А… вон я кого вижу… Добрый человек. Почему не заходите? А я вашу шоколадку честно раздала. И за здоровье ваше выпила. Как здоровьице-то?
