– Мне его жалко.
– А мы пошлем его к черту. Любовь не знает жалости.
– Это верно…
– Видите, какая я умная. А вы не хотите влюбляться.
– Я уже влюбился, Светка… Света… Светочка…
Краем глаза Холин заметил, что обстановка в ресторане изменилась. Толстяк раскачивался рядом с ними, колыша животом и растопырив руки, шевеля пальцами в такт мелодии, словно танцевал лезгинку. А Лохматик привалился к косяку двери и мрачно курил.
– Ас-са! – сказал Толстяк. – Дай мне девчонку, геноцвале!
– На чужой каравай рот не разевай, – сказал Холин. Ответ показался ему остроумным.
– Он и для тебя чужой, – парировал одинокий танцор.
Но тут вдруг Лохматик решительно выплюнул сигарету, затоптал ее ногой и направился к танцующим. Он схватил Змейку за руку и рванул к себе.
– Хватит!
Света посмотрела на Холина:
– Только одну минуту. Можно? Я объясню ему, что к чему.
– Насчет жалости?
– Ага. И прочего.
– Ну, валяйте. Я подожду.
Толстяк опустил руки, которые его делали похожим на большую жирную чайку, зависшую над морем, и подошел к Холину.
– А ты жох, – сказал он.
– Вы хотите сказать – жок? Молдавский танец?
– Я хочу сказать то, что сказал. Жох. Сегодня одна, завтра другая.
– Похудеть надо килограмм на пятьдесят. Тогда и у вас так будет. И жох, и жок, и жук.
Холин попал в самое больное место. Толстяк сник.
– Это точно… – сказал он грустно. – За этим я сюда и приехал.
– Ну и как? – Николаю Егоровичу стало жалко Толстяка.
– На двадцать процентов сократил порцию.
– А какая порция?
– Десять, – вздохнул Толстяк.
– Десять чего?
– Шашлыков, конечно… Я в основном ими питаюсь. И выпивку на сто граммов сократил…
– А норма?
– Ноль семьдесят пять. «Матры». Я очень люблю «Матру».
– Да, – посочувствовал Холин. – Резерв еще есть.
– Резерва хватает, – тяжело, как уставшая корова, вздохнул Толстяк и поплелся к своим чебурекам – видно, сегодня шашлыков не было.
Змейка и Лохматик о чем-то горячо спорили. Потом Света оттолкнула напарника и подбежала к Холину.
– Поехали, дядечка, – сказала она возбужденно, заглядывая ему в глаза. – Я – ваша.
– Куда? – спросил Холин.
– В Кишинев! Скоро самолет! Эй, таксист! Заводи свой тарантас! Таксист, я вам говорю!
Таксист заторопился к выходу, туша сигарету во встречные пепельницы.
– Она пьяная! Разве вы не видите, что она пьяная? – Лохматик вцепился в Холина ненавидящим взглядом.
– А ты топай, топай, – со злостью сказала Света своему ухажеру. – Молокосос! Моей груди напугался! Разве я не знаю! Знаю! Трус несчастный! Пойдем, дядечка! В Кишиневе лучше отдохнешь, чем в этой дыре У нас сады скоро зацветут! Танцевать будем над речкой! Вино молодое пить будем! А смерть придет – умирать будем! Поехали, дядечка…
Она лихорадочно тянула Холина за руку к выходу. Николаю Егоровичу передалось ее возбуждение.
«А в самом деле… – подумал Холин, надевая куртку. – Пошли они все к черту со своей медициной, анализами, давлением, режимом… Пусть будет приключение…»
– Давай, жох! – крикнул Толстяк со своего места. – Знай наших! Не подкачай!
– Шли бы вы лучше спать, – сказала буфетчица Холину. – Завтра голова будет болеть.
