Ирена присела рядом, одной рукой, словно в шутку, ласково теребила негустую соломенную шевелюру «апостола». В глаза ему заглядывала, но доверия к себе там не обнаружила. – Ну, пусть и не влюбленная. Это дело проходящее, как костер: погорит, подымит, да и погаснет. Да пепел же все равно остается и долго еще тлеет. Тебе этого не понять, а мне тошно. Хоть скажи, кто она такая? Не мучай.
– А никто. Ты верно сказала: тварь человечья, и ничего более. – Фома ссоры продолжать и до конца доводить не любил, больше тишком, словом и талантом своим демагога и софистика людей ломал. – Ненадолго это, уж поверь. Как зверек диковинный в зоопарке или медведь в яме. Барину забава, а там, глядишь, надоел и на шкуру пошел.
– Имя у зверька хоть есть? – вкрадчиво полюбопытствовала мадам.
– Вроде Маша, – снизошел до ответа Фома, но голос все же понизил. Почти до шепота.
– Ух ты! Хорошо хоть не Дуняша и не Аглаша. Небось нос пуговкой и глазища голубые. Ну и там, руса коса до пояса. – Мадам заиграла смешинкой, с презрением. – И для этого надо было в Москву перебираться? В любой деревне такого добра навалом. Хочешь, вот тебе доярка, хочешь – птичница. А?
– Не так уж и навалом. В нынешней деревне один рахит да алкаши. Настоящую русскую красоту еще поискать надо.
– А тебе, жиденку, как раз русскую красавицу подавай, да? – вроде и пошутила Ирена, да с обидной подковыркой.
– Во-первых, я еврей наполовину. По отцу, а это не считается. Уже сколько раз говорено-переговорено. А во-вторых, меня и Лера вполне удовлетворяет, хоть и без косы.
– Ишь ты, и как же твоя Лера тебя удовлетворяет? Ну-ка, ну-ка, расскажи! – Мадам уже от души хохотала. Увидела, Фома не в обиде, тоже подсмеивается, осмелела: – А что, у хозяина и впрямь такая красавица завелась?
– Не знаю, не видел и врать не буду. Но наверное, что-то в этой Маше есть, раз Ян к ней зачастил. Только баловство все это.
– Да из ума он выжил на старости лет. Тут операция, можно сказать, в самом разгаре, а Ян по машкам бегает.
Вот последние Иренины слова и услышал случившийся неподалеку «архангел», ставший в последнее время внимательным к праздным пересудам. И уж мимо не прошел. Будто снежная лавина с гор хлынула на мирных чесателей языков. Досталось по большей части мадам, но случись бы услышать «архангелу» такое от Фомы, и он бы огреб по первое число. Не посмотрел бы Михайло Валерианович на его идеологические заслуги перед родиной, даром что «архангел» и никого, кроме хозяина, над собой не ставил. Мадам в первую же возникшую в Мишиной брани передышку чухнула наверх со всех ног, от греха подальше. Слава Богу, что в открытую доносить не в «архангельских» привычках. А уж большими друзьями, чем теперь, им вряд ли когда с Мишаней придется быть. Так что мадам не много и теряла. Однако в гостиной наедине с хозяйской разъяренной правой рукой оставался еще и ленивец «апостол». Тот никуда удирать не стал, продолжал внимать Мише.
– Ну что, Геббельс, мать твою так, распустил совсем бабью свору? Если уж язык у тебя удачно подвешен, чего ж ты им для пользы дела не машешь? Сидишь тут, как татарский хан, вон уже жопу какую насидел. Жирный вампир, скажи кому – обхохочутся!
– Да не до смеха сейчас, Мишенька. И на меня ты не крысься. – Фома хоть и говорил тягуче, медленно, но голос его был серьезен, почти тревожен. – Давно хотел с тобой словом перекинуться, да ты весь в делах, а я все лежу. Вот пролежал и проморгал. Но раз завелись, давай продолжим. Момент подходящий.
Миша от криков мгновенно остыл, учуял в «апостольских» речах ненастье и запах гари. Подумал, подумал, помолчал да и сел рядом с Фомой и приготовился слушать.
– Дела у нас нехороши. У Яна с той девочкой, ты слышал уже, с Машей, похоже, серьезно. Хотя он сам еще, может, о том не знает. Но Фома все видит, все замечает и знает иногда про человека или вампа такое, чего он и сам про себя ведать не ведает. Недаром, значит, Фома и лежит здесь. И вот что я тебе, Миша, скажу. Свары с хозяином допускать никак нельзя. И перед выбором ставить тоже. Не он от нас, мы от него зависим. Оттого он ни тебя, ни меня не испугается. Он волк матерый. А если и слушает иногда своего Фому, то потому только, что о благе семьи печется. А пойди мы на Яна с колом, знаешь, что будет? Не знаешь? Так я тебе скажу. Плюнет он на нас, да и уйдет себе. Ты-то, конечно, против Яна не пойдешь, а пойдешь с ним. Значит, и Ритка с тобой. И Макс со своим Сашком почти наверняка уйдут. Да если и не уйдут, разница невелика. И кто останется? Я с двумя девчонками несмышлеными на шее и Стас, который, как кошка, гуляет сам по себе. Еще Ирена. Она одна таких бед понаделает, что только держись.
– Отчего же так мрачно? Не проще будет недовольных передавить? – «Архангел» в мерах был радикален. – И никому никуда уходить не придется.
– Не станет Ян своих давить. И тебе не позволит. Но даже если и передавим, все равно конец придет общине. И закону нашему конец.
– А ты отчего, высокоумный, с нами уйти не хочешь? Если случится такое, не дай Бог?
– Меня хозяин не возьмет. Я в бегах не нужен. «Апостол» без общины – это же бред собачий. Да и не уйду я никуда. Девчонки наши отсюда ни за что не тронутся. У них и здесь все есть. Домохозяйки же, не бойцы. И дальше носа своего ничего не видят. Опять же зачем Яну хозяйки, если дома никакого не будет? А будет, так у него другая сыщется. Из чьих рук и яд сладкий. – Фома задумался, и в гостиной на время повисло мертвое молчание. Миша его не нарушал, пусть думка думается. Фома вскоре заговорил вновь: – Я, может, и подонок, но не настолько. Девчонок я не брошу. И не потому, что так уж Лерку люблю. А только, может, в этом и будет смысл моей жизни... Хотя что это мы? Рано еще марши похоронные исполнять. Все в наших руках. Если правильно себя вести, то и общину сохраним, и хозяин будет счастлив и доволен. А это – залог нашего процветания.
– Мудро, ничего не скажешь. Ты, Фомич, голова! Зря я здесь, конечно, разорялся. Горлом много не возьмешь. Тут мозгами раскинуть надо, да еще как. Ты тоже думай, что нам со всей этой бодягой делать. – Миша хрустнул пальцами в кулаке, словно хотел задавить в нем надвинувшуюся на семью угрозу.
– Чего тут думать? И так ясно, что делать. – Фома вздохнул тяжело и отвернулся от «архангела».
– И что же? – спросил Миша и отвернулся в другую сторону. Получилось что-то навроде двуглавого орла.
– Только одно. Всем иметь довольный вид, что бы ни происходило. А главное – молчать... Всем молчать.
Глава 8
«АПОСТОЛ»
Совет, конечно, был дан хороший. Молчание и на деле золото, не только на словах. Но сам Фома, в миру же просто Фельдман Борис Семенович, молчать не собирался. А собирался он вести неустанную идеологическую пропаганду в общинных рядах. В пользу, разумеется, хозяина. План кампании был прост. Начать Фома намеревался с собственной душевной подруги, чью свободу давно уже не ограничивал, однако опасался и чуждых на Леру влияний. Главное, на его взгляд, было отвадить от Леры, а значит, и от Татки саму мадам, закрыть, так сказать, их доверчивые ушки от ненужных ее высказываний известно в чей адрес. А после, с подходом, обработать и охотника. Проще всего, рассуждал Фома, будет справиться с боевой гей-парочкой. Так что Макса и Сашка можно оставить напоследок. Таким образом рассчитывал «апостол» изолировать мадам Ирену, а если та не осознает ошибок и не примкнет к общинному большинству, то и начать с ней безжалостную, холодную войну.
Бремя забот о состоянии умов в общине Фома взвалил на себя добровольно. Собственно, чтобы реализовать сокрытый глубоко в себе талант проповедника и неясную тягу к интеллектуальному превосходству над другими представителями рода человеческого, Фома и примкнул к общине вампов. И оказался на своем месте.
Хотя изначально, естественно, помышлял о совсем другой карьере, в силу семейных и денежных обстоятельств далекой от его истинного призвания. Но жизнь рассудила иначе, подкинув Бореньке Фельдману карту, которой не было и не могло быть в его колоде и обернувшуюся фигурой посильнее любого джокера, хоть и зловещей на вид.
Но самая суть же Боренькиной натуры заключалась вовсе не в стремлениях и притязаниях на особую роль в человеческом социуме. Пусть и точила его с юных лет жадная ржа зависти к чужой славе и власти. Были в Бориной душе и другие совсем темные закоулки, в которые он страшился даже заглядывать. И тем
