опасливо вернул табаско на место, – ... и дважды ударил назад. Когда же он обернулся, оказалось, что на земле лежат двое разрубленных напополам приемом “крыло ястреба” разбойников с ножами в руках.
– Че ты трешь? – накосивший и забивший “гоблин” впервые подал голос. Ни интонация, ни содержание произнесенного не убеждали ни в необходимости, ни в осмысленности факта произнесения.
– Это я к тому, – Вадим подался вперед, привалившись плечами к краю стола, глядя на господ радикалов чуть снизу, – что не суть: банкир – данный конкретный мудак или там бандит. Или, допустим, пидор. Главное, что он – мудак. И я совершенно ясно вижу, что он мудак. А мудаки бывают разные. Не обязательно богатые. Вот вы, например, мудаки...
– ... так мы никогда, никогда не заработаем много денег!
Лайковый че, внимательно смотревший на Вадима, заметил наконец его возню под столешницей. Машинально нагнулся, заглянул.
Помповое ружье Вадима выстрелило со страшной силой. Мягкая круглая тяжелая громадная пуля двенадцатого калибра восемнадцать целых две десятых миллиметра со страшной силой врезалась ублюдку прямо в лоб. Голова ублюдка лопнула, как гнилой арбуз. Багровая кровь и желтоватые комья серого вещества тупых мозгов разлетелась веером, забрызгала полкабака. Его тело рухнуло вместе со стулом на пол, перекувыркнулось через голову и со страшной силой шлепнуло ногами по окровавленному полу. Вадим вскочил на ноги. Второй ублюдок вскочил и начал что-то лихорадочно вытаскивать из кармана. Вадим поглядел прямо в маленькие злобные тупые ублюдочные глазки ублюдка и передернул затвор своего помпового ружья. Он выстрелил ублюдку точно в лоб. Ублюдок страшным голосом издал дикий нечеловеческий вопль и со страшной силой шмякнулся всей своей тушей об стену. Ублюдок рухнул прямо Вадиму под ноги.
11.04.01... 11.04.00...
Задетая лампа – жестяной конус на длинном полосатом, словно от допотопного утюга, шнуре, – раскачивалась над столом, как в навороченном кино: единственный подвижный элемент, вмонтированный в стоп-кадр, оттеняющий общую тотальную статику (даже сизые разводы стелющейся табачной пелены над соседним тейблом, казалось, зафиксировали мгновенный эфемерный рисунок). Может быть, фоновый стоп- кадр был даже черно-белым, что пошло – но тем эффектнее моталось бы по столешнице желтоватое световое пятно. Этим хорошо было бы закончить фильм.
11.03.57...
Фильм не закончился. Вадим нагнулся к сумке, подцепил левой рукой. Положил помповик на плечо, пошел к выходу. На металлическом мостике (навроде сходен для какого грузового самолета) над вырезанной в полу щелью, приоткрывающей инфернально освещенные подвальные внутренности, спохватился. Вернулся. Мужички-соседи еще не созрели пошевелиться, хотя табачные клубы помаленьку отплывали к потолку.
“Погрузчик”, напоминающий наблатыканного Винни-Пуха, так и держал на весу ополовиненную пивную кружку. На лбу, собранном складками над остановившимися глазами, самостоятельно и едва заметно шевелилась кожа. Грузимый, сидящий к Вадиму спиной, втянул в плечи голый затылок. Вадим выпустил из пальцев ручки баула, перехватывая и передергивая ружейный затвор (из сопредельной реальности подала звуковой сигнал отринутая гильза).
– Кстати, – хобот помповика сам сориентировался на кожное шевеление, – деньги – это полная хуйня.
... И надо же было вляпаться в политику, – досадовал про себя Вадим, поспешно погрязая в неприглядной, трущобной практически мешанине той не презентационной части Старушки (на безглазом облупленном фасаде краской: “Развалинами рейхстага удовлетворен!”), что поэтапно оттеснялась планомерным евроремонтом к городскому чреву: вокзалу, автовокзалу, Центральному рынку. – Все происходило вроде бы правильно, логично, но, как это всегда бывает с политикой, в силу нюансов, контекста, неких внешних и неподвластных тебе обстоятельств, приобретало ненужный оттенок, двусмысленный душок. Нехорошо. Неизящно... Но раз уж так вышло, – он вырулил к трамвайной развязке перед рынком со всеми ее киосками, скамейками, парковками, телефонными будками, – стоит это как- нибудь... уравновесить.
...10.54.08
– Канцелярия премьер-министра, – отозвался дежурно-вышколенный голос на государственном.
– Здравствуйте. Я хочу сообщить господину Сандису Штелле информацию чрезвычайной важности. И сугубой конфиденциальности, – Вадим не удержался, прыснул, успев прикрыть трубку ладонью. – Это касается позавчерашнего массового убийства в клубе “Банзай”. Я знаю, что там произошло, кто устроил бойню. Я был непосредственным свидетелем. Я готов сообщить... вы меня слушаете?
– Я слушаю вас внимательно.
– Я готов сообщить детали и рассказать о причинах. Мне известна схема отмывки российских криминальных денег через крупнейший латвийский коммерческий банк. Я готов предъявить вещественные доказательства. У меня на руках крупная, очень крупная, огромная сумма в долларах, которая предназначалась к отмывке. Но мне необходимы некоторые гарантии.
– Я вас слушаю, – повторила трубка.
– Я хочу разговаривать с господином Штелле лично, сегодня и в уединенном месте. Ваш ответ нужен мне в течение получаса. До свидания.
... 10.12.02
Вадим откусил фрагмент поджаристой обшивки многопалубного горячего бутерброда, прожевал, залил гуарана дринком. Мотоцикл был племенной, более всего похожий на отборного корридного торро в экспрессивной трактовке какого-нибудь Пикассо: большой, литой, широкогрудый, красно-белый, из-за каплевидной морды обтекателя выгибаются рога руля. Шоссейно-кольцевой “кавасаки”. Пойдет. Водил же я в детстве мопед, раздроченный синий “дельтач”?
Он смял и отбросил промасленную салфетку, допил энерджайзер. Подошел к байку вплотную. Присмотрелся к циклопьему зрачку спидометра, утопленному глубоко в приборную панель. Ого. 300 км/ч.
– Ду ю лайк зэ байк? – а вот и хозяин: рыжий, два метра, лыбища, красный комбез, белый шлем под мышкой.
– Ключи давай, – сказал Вадим.
– Сорри, – улыбка еще шире. По-русски не понимаем, холомызер забугорный?
– Зэ ки, – Вадим интернационально потер большим пальцем об указательный. – Ключики, андэстенд?
– Уот ки? – интересно, существуют физические пределы улыбищной широты?
– Байк’с ки, – Вадим продемонстрировал холо-мызеру полувытянутую из разъема сумочной молнии первую попавшуюся рукоять. Воспроизвел по слогам: – Ай. Нид. Зэ. Ки.
... 06.03.45... 06.03.44...
Межапарк. Особняк неподалеку от Кишэзерса. Высокий каменный забор. Глухие металлические ворота. Неброская медная табличка. SIA Intergarantija. Рядом – задраенная бойница.
Издали по асфальтированной неширокой аллее приближается спортивный мотоцикл. Седока не видно, только включенная в сумерках на ближний свет фара, отблескивающий обтекатель. Рокот нарастает. Мотоцикл подъезжает, тормозит, вильнув, на привратной площадке. Теперь со спины виден очерченный фонарем над воротами силуэт седока – без шлема, с бесформенной сумкой на плече.
Наплыв. Бойница открывается.
06.02.59...
Полукруглое ярко освещенное крыльцо особняка. Седок – лет тридцати мужчина в потертой кожаной куртке – в сопровождении широкого парня в темной штормовке поднимается с сумкой по ступеням. Парень – явно охранник – нажимает кнопку селектора.
ОХРАННИК 1: Каспар, гость прибыл.
ГОЛОС ИЗ СЕЛЕКТОРА: Впускаю.
Щелчок. Створка двери отодвигается на сантиметр.
06.02.48...
Холл на втором этаже особняка. Антураж охотничьего, или, скорее, рыболовецкого, мореплавательского
