аттический шлем, темно-красная туника, а поверх нее pteryges — юбочка из кожаных ремешков. Как консуляр, он носил алый плащ и темно-красный пояс поверх лат, а прямо над талией — значок, указывающий на его высокое звание.
Котта словно находился во власти каких-то злых чар. Вот уж не думал он, что так испугается! Но сейчас он смотрел в лицо римской погибели. Месяцами эта картина являлась ему во сне: германские вожди, такие ужасные, что он просыпался среди ночи с воспаленными глазами, ничего не соображающий… Потом он просыпался уже реже, но зато подолгу не мог заснуть, и вдруг обнаруживал, что сидит на постели с распахнутым ртом… А сейчас перед ним стояли те самые чудовища из ночных кошмаров. Разведка сообщила, что их — более трех четвертей миллиона. Значит, по меньшей мере триста тысяч воинов- исполинов.
Как большинству людей его положения, Котте доводилось видеть варваров. Но не германцев. Все знали, как внушительны галлы. Но по сравнению с германцами те были самого обыкновенного роста.
Да, они принесут Риму погибель. А все из-за того, что в Риме относятся к ним недостаточно серьезно. Как можно надеяться одержать победу над таким врагом, если два римских полководца отказываются воевать совместно? Если бы Цепион и Маллий Максим объединились, римская армия насчитывала бы около ста тысяч человек и имела бы значительный перевес — при наличии высокого духа, отличной боевой подготовки и умелого командования.
«Похоже, вершины римской славы остались позади, — размышлял Котта горестно. — Ибо нам не одолеть эту светловолосую орду, раз уж мы не можем преодолеть самих себя».
Наконец Аврелий закончил переговоры, и стороны разошлись, чтобы посовещаться.
— Ну, мы что-то узнали, — сказал Аврелий Котте и другим сенаторам. — Они не называют себя германцами. Они считают себя тремя отдельными народами. Есть среди них кимбры, есть тевтоны. И еще одна группа — многоязычная. Состоит она из небольших народностей, которые присоединились к кимбрам и тевтонам на время странствий, — маркоманов, херусков и тигуринов. Мой переводчик говорит, что у них скорее кельтские, чем германские корни.
— На время странствий? — спросил Котта. — И долго они странствовали?
— Они, похоже, не знают своей истории. Но, судя по всему, они в пути уже многие годы. Не меньше, чем продолжительность жизни одного поколения. Молодой красавец, который похож на варварского Ахиллеса, был совсем маленьким, когда его племя, кимбры, покинуло свои земли.
— У них есть какой-то царь? — спросил Котта.
— Нет. Только совет племенных вождей. Большинство членов совета мы только что видели. Кстати, этот юный Ахиллес быстро набирает авторитет, и его сторонники начинают называть его королем. Зовут его Бойорикс, он самый воинственный из них. Его не особенно интересует, дадим ли мы свое разрешение пройти на юг, — он верит в собственные силы и хочет прервать с нами переговоры и просто двинуться на юг — любой ценой.
— Слишком он молод, чтобы называть себя вождем… Да, вижу, что он опасен, — сказал Котта. — А это кто? — Он указал на мужчину лет сорока в золотом нагрудном украшении.
— Это Тевтобод, предводитель тевтонцев, вождь вождей. Ему тоже, кажется, начинает нравиться, когда его называют королем. Как и Бойорикс, он уверен в своей силе. И считает, что они должны продолжать путь на юг. Мне это не нравится, брат. Оба моих толмача из Карбона говорят, что германцы теперь настроены иначе, нежели раньше. Нынче в их сердцах поселились уверенность в себе и презрение к нам. — Аврелий покусал губу. — Они достаточно долго жили среди эдуев и амбарров и многое узнали о Риме. И то, что они узнали, развеяло их страхи. Более того: если не считать первого сражения с Луцием Кассием, они одерживали победы во всех столкновениях с нами. Теперь Бойорикс и Тевтобод говорят им, что не стоит нас бояться только из-за того, что мы лучше вооружены и обучены. Мы, мол, как игрушечные солдатики — красивы, и только. Бойорикс и Тевтобод хотят войны. Победив Рим, они смогут пойти, куда пожелают, и поселиться, где захотят.
Переговоры возобновились. Но теперь Аврелий выставил вперед своих гостей в тогах, в сопровождении двенадцати ликторов в темно-красных туниках и широких поясах с золотым выпуклым рисунком в руках.
Конечно, все германцы обратили на них внимание. Развевающиеся белые одежды — столь необычные для воинов — были им в диковинку. Так вот как выглядят римляне! Только на Котте была toga praetexta с пурпурной каймой, и именно к нему обращались германцы с речами, которых Котта не мог разобрать.
Несмотря на перекрестный огонь взглядов и перешептывания пришельцев, Котта держался с достоинством: гордая посадка головы, стройное тело, спокойные жесты и выражение лица, мягкая речь. Казалось, он не испытывает к германцам неприязни: он не гневался, не брызгал слюной, не исторгал злобных словес. Германцы были поражены таким поведением. Тем не менее они слышали от Котты один ответ: нет. Нет, им нельзя двигаться дальше на юг. Нет, германские племена не смогут пройти по территории римских провинций. Нет, в Испанию нельзя, за исключением Лузитании и Калабрии, остальная территория — римская. Поворачивайте на север — единственный совет, который дал им Котта. Идите домой, если у вас есть дом, или отправляйтесь за Рен, где живут родственные вам племена.
Уже почти наступила ночь, когда германские вожди умчались на своих лошадях. Последними покидали римский лагерь Бойорикс и Тевтобод, который то и дело оглядывался на ряды римских войск. В глазах его не было ни восхищения, ни одобрения. «Аврелий прав, это настоящий Ахиллес», — думал Котта. Такой дорого продаст свою жизнь, тогда как большая часть его соплеменников будет умирать как мухи. Сердце Котты всколыхнулось от неясного предчувствия.
Через два часа полная луна показалась на небе. Закутавшись в тоги, Котта и пять его молчаливых спутников отправились обратно на юг, слегка перекусив перед этим у Аврелия.
— Подождали бы до завтра, — увещевал их Аврелий. — Это вам не Италия, где дороги замощены или крепко утоптаны. Часом больше, часом меньше — какая разница?
— Нет, я собираюсь добраться до лагеря Квинта Сервилия к рассвету, — ответил Котта. — Попробую еще раз убедить его объединиться с Гнеем Маллием. Расскажу, что видел сегодня. А завтра отправлюсь к Гнею Маллию. Глаз не сомкну, пока не увижусь с ним.
Они пожали друг другу руки. Пока Котту и сенаторов, сопровождаемых ликторами и охраной, не скрыла плотная завеса ночного мрака, лишь слегка рассеиваемого луной, Аврелий стоял, четко выделяясь на фоне костра, и высоко держал руку в прощальном жесте.
«Я никогда больше его не увижу, — подумал Котта. — Какой отважный человек. Им может гордиться Рим».
Цепион не стал и слушать Котту. Не стал он прислушиваться и к голосу разума.
— Я останусь здесь, — вот и весь ответ.
Поэтому Котта, даже не перекусив, направился в лагерь Гнея Маллия Максима.
На рассвете, когда Котта и Цепион только что встретились, германцы уже выступили. Наступал второй день октября, погода еще стояла отличная, без малейших признаков похолодания. Германцы обрушивали на Аврелия одну волну атаки за другой. Аврелий так и не понял до конца, что же случилось. Он полагал, что еще успеет собрать и организовать свою конницу, но германцы, казалось, находились повсюду. Они лезли одновременно со всех четырех сторон и тысячами облепляли стены. Застигнутые врасплох, воины Аврелия делали все, что было в их силах, но битва все больше походила на бойню. За какие-то полчаса не осталось уже ни пехоты, ни конницы, а Марк Аврелий Скавр был захвачен в плен, даже не успев обнажить меч.
Доставленный к Бойориксу, Аврелий проявил максимум выдержки. Та же горделивая осанка, то же надменное выражение лица. Его, казалось, не коснулось ни унижение, которое он испытывал, ни боль. Германцы посадили его в клетку, достаточно большую, чтобы он мог в ней сидеть, а сами — так, чтобы ему было видно, — собрали огромную поленницу и подожгли. Аврелий наблюдал за ними без тени страха на лице. Он почти не двигался в своей клетке-тюрьме. Но в планы германцев вовсе не входило, чтобы пленник скончался от удушья или принял быструю смерть в языках гигантского костра. Они дождались, пока дрова прогорят, а затем опустили клетку в самый центр, чтобы заживо зажарить побежденного. Единственной победой, которую одержали в этой битве римляне, стала победа Аврелия. Он не издал ни стона, не
