— Не больше, чем я тебя, жена.
Его руки гладили ее по спине, и она чувствовала, как они дрожат.
Юлия подняла лицо:
— Поцелуй меня, Гай Марий! Поцелуй крепко!
Оба были счастливы. Их связывала теплая дружеская привязанность, объединяла пылкая страсть. Но не только это. Оба они одинаково гордились своим сыном, который стал своим родителям еще дороже после смерти второго мальчика.
Отец не переставал удивляться красоте своего сына — для Гая Мария это стало неожиданностью. Юный Марий был прекрасен — высокий, сильный, с великолепным цветом лица. Большие серые глаза бесстрашно смотрели на отца. Кое-что в его воспитании, как полагал Марий, было упущено, но это легко поправимо. Проказник быстро поймет, что с отцом не своевольничают. Отца надо уважать, с ним надо считаться — как сам Марий считался со своим отцом.
Кроме смерти второго сына, были в семье и другие несчастья. Умер отец Юлии, а из ее рассказа Гай Марий узнал и о кончине собственного отца. Тот успел узнать, что старший его сын вновь стал консулом — да еще при столь выдающихся обстоятельствах. Смерть Мария-старшего была легкой и быстрой: удар хватил его, когда он разговаривал с друзьями.
Марий спрятал лицо на груди у жены и заплакал. Ему было хорошо. Выплакавшись, он утешил себя мыслью, что судьба была к его отцу милосердна. Старый Марий остался один, когда его супруга Фульциния скончалась. Это случилось семь лет назад. Если боги и не дали старику перед смертью повидать сына, то хотя бы позволили узнать о его успехе.
— Значит, мне нет смысла ехать в Арпин, — сказал Марий. — Мы останемся здесь, любовь моя.
— Скоро приедет Публий Рутилий. Как только новые народные трибуны немного освоятся. Руф боится, что им придется трудно, хотя среди них немало умных людей.
— Ну и ладно. Пока не заявился Публий Рутилий, моя дорогая жена, мы и думать не станем о вещах столь несносных, как политика.
Сулла возвращался домой без удовольствия. Как и Марий, он был воздержан в сексуальной жизни все два года службы в Африке. Трудно сказать почему. Нет, не из-за горячей любви к жене. Просто прежняя жизнь — с ее интригами, кознями, сплетнями, неверностью, излишествами, постоянным унижением чести рода Корнелиев — опротивела ему, и он решил никогда уже не возвращаться к старому.
Актер в душе, он полностью отдался увлекательной роли квестора. Она не надоедала ему. Столько разных обязанностей, столько приключений… Не имея возможности воплотить собственный образ, пока не стал консулом или не занял другой столь же значительный пост, он всецело отдался сбору обильной жатвы военных полей. Трофеи, венки, фалеры станут ему памятником — пусть пока не на Римском Форуме, а в собственном атрии. Годы, проведенные в Африке, были годами самоутверждения. Он стал настоящим солдатом. И трофеи, выставленные в атрии его дома, расскажут об этом всему Риму.
И все же он знал, что остается прежним Суллой: стремление увидеть Метробия, интерес к уродливому и болезненному — к карликам и старым шлюхам, к необычным нарядам и характерам, — невероятное презрение к женщинам, вечно пытавшимся взять над ним власть, нетерпимость к дуракам, терзания, амбиции… Африканское приключение закончилось, но длительного отдыха пока не предвиделось. Будущее сулило новые роли. Сценой для него был теперь весь Рим. Так что ехал он домой в тревожном состоянии духа. По правде говоря, актер в перерыве между представлениями — довольно жалкое создание.
И Юлилла ждала его иначе, чем Юлия ждала Мария, и любила она его иначе, чем Юлия любила Мария. Любовь младшей сестры была своеобычна, не ведала дисциплины и самоконтроля, она была чем-то вроде всесожигающего пламени. Она крушит все преграды внутри человека, сметает с пути все, подобно боевому слону, волны чувств захлестывают с головой и топят человека навсегда. Юлилла пребывала в нетерпении. За весь день уже не нашлось времени присесть — разве что для того, чтобы выпить вина. Платье она меняла несколько раз за день. Служанки выбились из сил, укладывая ей волосы. Так паучиха целый день сучит нить, готовя сети для добычи.
Когда Сулла вошел в атрий, она с криком кинулась к нему, вытянув руки навстречу. Подбежав, она вцепилась в его губы, ладонями оглаживая его пах. Она урчала от удовольствия, она обвила его ноги своими — у всех на виду, на глазах у дюжины любопытных рабов, большая часть из которых была ему незнакома.
Он ускользнул от ее губ и отвел ее руки:
— Следи за собой, женщина! Мы не одни!
Она отпрянула, словно он плюнул ей в лицо, но вскоре постаралась успокоиться. Взявшись за руки, они вошли в перистиль, где располагалась ее гостиная, — по забавной случайности, именно там, где когда- то были комнаты Никополис.
— Здесь место достаточно уединенное? — осведомилась она язвительно.
Но его настроение было испорчено уже и без этого. Он не хотел, чтобы она лезла руками, куда не следует, и целоваться тоже не хотел.
— Потом, потом! — сказал он, садясь на стул.
Она стояла, испуганная и разозленная. Красивей, чем обычно, одетая с необыкновенным вкусом, — человек с опытом Суллы не мог не оценить этого, — она стояла перед ним, и в глазах ее плескались темно- синие тени.
— Не понимаю! — выкрикнула она. В ее взоре не было больше страсти. Она словно пыталась понять: друг перед нею или враг?
— Юлилла, — произнес он, стараясь быть терпеливым, — я устал. У меня не было времени омыть ноги. В доме полно каких-то незнакомых слуг. А когда я не пьян вдребезги, я весьма благонамеренный и здравомыслящий человек и не занимаюсь любовью публично.
— Но я тебя люблю! — возмутилась она.
— Надеюсь, что так. Я тебя — тоже. Тем не менее существуют границы, — сказал он твердо.
Теперь он играл по правилам и хотел, чтобы правила римской жизни распространялись всюду: на его жену, его дом и на грядущую карьеру на Форуме.
Там, в Африке, целых два года думая о Юлилле, он никак не мог вспомнить, какой она человек. Только — во что наряжалась и как возбуждалась в постели. Любовница — но уж никак не супруга. Как много женщин, похожих на его жену, он встречал: он видел их в банях, они толпами приходили в его дом, волочились за его друзьями.
Пожалуй, не следовало на ней жениться. Удача пришла к нему после того, как он увидел свое будущее в ее глазах. Это было все, что она для него сделала. Послужила первой ступенью к восхождению, открыла видение новой дороги — дороги Фортуны. Нужно было остановиться на этом. В Риме полным-полно других знатных молодых женщин, более ему подходящих, чем это глупое создание, готовое умереть от любви. Ее стихия — скандал. А скандалы ему больше не нужны, их следует избегать. И вот пожалуйста: он, Сулла, объект безумных выходок! Только скандалов ему сейчас и не хватало. Как же его угораздило связать судьбу с этой женщиной, которая желает владеть им во что бы то ни стало?
Юлилла переменилась в лице. Ее глаза застыли — две неподвижные круглые плошки, в которых не было больше ни любви, ни желания. Что же ей еще остается? Она вспомнила, чуть ожила — ступор прошел. Вино, благодатное вино. Она шевельнулась, приблизилась к столу, плеснула в чашу неразбавленного вина, выпила и лишь тогда вспомнила о муже:
— Вина, Сулла?
Он нахмурился:
— Немедленно прекрати! Ты всегда пьешь залпом, как сейчас?
— Мне нужно выпить! Ты очень холоден и не в духе.
Он вздохнул:
— Да, я виноват. Не думай о дурном, Юлилла. Я исправлюсь. Или, может быть, ты… Да, да, налей мне вина!
В тот же миг она стремительно налила полную чашу и протянула ему, а он выпил почти все.
— Когда я последний раз получал от тебя вести? Ты не очень любишь писать письма, да?
