Таким образом, Сулла подготовил Марию достойное триумфальное шествие. А сам Сулла при этом думал о том, что, когда настанет черед его, Суллы, праздновать свой триумф, у него три дня уйдет только на повторение традиционного маршрута триумфаторов, как это было у Эмилия Павла. Желание растянуть триумфальное шествие во времени и придать ему возможно большее великолепие было естественным стремлением истинного аристократа. Собрать на празднестве огромные ликующие толпы — дабы приветствовали его, Суллу! А желание Мария устроить обильный и роскошный пир в храме Юпитера Наилучшего Величайшего являло собой потуги крестьянина произвести впечатление на вечно голодную чернь.
Несмотря на недовольство, Сулле удалось сделать триумфальное шествие Мария запоминающимся. Напоказ выставлялось все, чем славна африканская кампания, начиная с огромных улиток с реки Мулухи и заканчивая удивительной сирийской прорицательницей Марфой. Последняя являла собою гвоздь программы. Она развалилась на обитом пурпуром и золотом ложе, поставленном на копию трона Гауды в Старом Карфагене. Рядом неотлучно находились два актера, один из которых изображал Гая Мария, а другой носил туфли с загнутыми носами, как у царевича Гауды. На богато украшенные повозки Сулла приказал уложить все воинское снаряжение и боевые награды Мария. Катились возы с захваченной добычей, вражескими доспехами и оружием, которые были размещены так, чтобы каждый мог увидеть и оценить трофеи по достоинству. Следом везли клетки со львами, похожими на людей обезьянками и забавными мартышками, а за ними тяжеловесно ступали две дюжины слонов, хлопая огромными ушами. Позади этого экзотического великолепия печатали шаг шесть легионов с деревянными копьями, украшенными венками из лавра.
— Шевелите ногами, сучьи дети! — орал Марий своим солдатам, устало топотавшим по газонам Марсова поля, где проводились учения перед началом шествия. — Я должен быть на Капитолии к шести часам, так что не смогу за вами присматривать. Но если вы меня опозорите, тогда вам и боги не помогут. Слышите, fellatores?
Солдаты любили, когда Марий при них сыпал непристойностями. Впрочем, Сулла полагал, что они обожают своего полководца независимо от того, как он с ними разговаривает.
Югурта принимал участие в этом шествии, облаченный в царские пурпурные одежды. Голова его была — в последний раз — увенчана царской диадемой, белой лентой с кисточками; золотые кольца, браслеты и ожерелья переливались на утреннем солнце. Несмотря на то, что стояла зима, было безветренно и не холодно. Оба сына Югурты, тоже в пурпуре, находились рядом с отцом.
Когда Марий привез Югурту обратно в Рим, тот едва мог в это поверить. Ведь когда они с Бомилькаром покидали Рим, нумидийский царь так надеялся, что никогда ему не бывать больше здесь! Город, выстроенный из терракоты, — но сияющий подобно бриллианту. Расписные колонны, яркие стены, и всюду, куда ни глянь, статуи — настолько совершенные, что кажутся живыми: вот-вот заговорят, зашевелятся, заплачут. Полная противоположность африканским городам. В Риме не строят из грязного камня и не белят потом стены. Наоборот, римляне их расписывают. Холмы и расселины, густая растительность, стройные свечи кипарисов и раскидистые зонтики сосен, высокие храмы, широкие площади, Победа, правящая квадригой, медленно зарастающие травой следы большого пожара на Виминале и верхнем Эсквилине. Рим, избранный город. Прекрасный город, продажный город. Но теперь у него, Югурты, нет денег, чтобы купить Рим! Вот где трагедия! А ведь все могло сложиться иначе.
Квинт Цецилий Метелл Нумидийский приютил Югурту, высокого гостя, которому, однако, запрещалось выходить за ворота. Под покровом темноты, тайно, чуть ли не контрабандой его провели в дом, и в течение многих месяцев он жил здесь. Ему не позволялось находиться в крытой галерее, выходящей на Римский Форум и Капитолий. Он расхаживал по внутреннему дворику и чувствовал себя львом, запертым в клетке. Гордость не позволяла ему раскиснуть. Каждый день он бегал по кругу, занимался гимнастикой, борьбой с воображаемым противником, прыгал, пока не доставал подбородком до сука, который выбирал как перекладину. Он хотел, чтобы они, эти посредственности, эти римляне, восхищались, увидев его на триумфальном шествии Гая Мария. Хотел, чтобы простые римляне увидели в нем грозного противника, а не слабовольного деспота.
С Метеллом он держал себя отчужденно. Югурта вовсе не хотел быть пособником одного римлянина, уязвляя другого. Нумидиец сразу почувствовал, что тот был крайне разочарован. Метелл надеялся найти у своего пленника-гостя доказательства того, что Марий злоупотребил своим положением проконсула. И — ничего не добился! Югурта веселился от души. Ему было приятно. Он хорошо знал, какого римлянина боится этот патриций и какой римлянин одержал над ним верх. Конечно, Метелл Свинка был знатен и в какой-то мере граждански честен, но… С какой стороны ни посмотри, ни по-человечески, ни с точки зрения воинских качеств, этот Метелл недостоин даже поцеловать сандалии Гая Мария. Метелл пеняет Марию, что тот — низкого происхождения. По его мнению, деревенщина Марий — чуть лучше, чем ублюдок. Что тут сказать, уж Югурта-то отлично знает, что такое быть ублюдком. В этом вопросе Югурта был связан с Гаем Марием странным и безжалостным братством.
Вечером торжественного дня, накануне триумфального входа Гая Мария в Рим, Метелл Нумидийский и его сын-заика обедали вместе с Югуртой и его сыновьями. С ними был еще один человек — Публий Рутилий Руф, которого пригласил Югурта. Из тех, кто сражался в Нуманции под предводительством Сципиона Эмилиана, отсутствовал только Гай Марий.
Странный был этот вечер. Метелл Нумидийский приложил немало усилий, чтобы устроить роскошный обед, объясняя, что не намерен трапезничать за столом Мария после его торжественной встречи с Сенатом в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
— Не ждите ни раков, ни устриц, ни улиток, — предупредил Метелл, когда подавали обед. — Марий опустошил все лавки и продуктовые рынки.
— Ты и в этом его обвиняешь? — спросил Югурта при молчаливой поддержке Руфа.
— Я обвиняю Мария во всем, — ответил Метелл Свинка.
— Не следует этого делать, — заметил Югурта Нумидийский. — Если бы вы, аристократы, смогли выдвинуть такого полководца из своих рядов, Квинт Цецилий, — тогда в добрый час. Но Гая Мария выдвинул Рим. Я имею в виду не город, не римлян как народ, а самый дух города, Рим как бессмертное божество. Ему был нужен такой человек. И такой человек нашелся.
— Любой из людей высокого рождения мог бы сделать то же, что и Гай Марий, — упрямился Метелл. — Фактически это должен был сделать я. Марий украл мою власть и завтра будет пожинать то, что по праву предназначалось мне. — Тусклый блеск недоверчивых глаз Югурты раздражал хозяина дома, поэтому он ядовито добавил: — Вот тебе пример: ведь не Гай Марий захватил тебя в плен! Пленил тебя настоящий патриций, законнорожденный — Луций Корнелий Сулла. Следовательно — простейший силлогизм! — Луций Корнелий, а не Гай Марий положил конец войне.
Метелл вздохнул, принося свое самолюбие на алтарь патриция Суллы:
— Вообще следует заметить, что Луций Корнелий обладает всеми признаками здравого рассудка. А этот италиец Марий…
— Ну нет, — усмехнулся Югурта, зная, что Руф пристально за ним наблюдает. — Он — леопард с совершенно другими пятнами. Марий — более прямой человек, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Не имею ни малейшего представления, о чем ты там говоришь, — чопорно ответил Метелл.
— Зато я очень хорошо это знаю, — заявил Рутилий Руф с довольной улыбкой.
Югурта усмехнулся Метеллу — усмешкой, памятной еще по старым временам Нуманции:
— Гай Марий — это каприз судьбы. Плод обычного, заурядного дерева, случайно выросшего за оградой фруктового сада. Таких людей нельзя остановить, мой дорогой Квинт Цецилий. У них есть сердце, сила, разум. И своего рода бессмертие. Все это помогает им преодолевать любые препятствия на своем пути. Их любят боги! Фортуна изливает на них свои щедроты! Так что такой вот Гай Марий идет прямым путем, а когда обстоятельства вынуждают его идти в обход, то дорога все равно оказывается прямой.
— Как же ты прав! — воскликнул Рутилий Руф.
— Лу-лу-луций Кор-корнелий л-л-лучше! — раздраженно заявил молодой Метелл Поросенок.
— Нет! — тряхнул головой Югурта. — Наш друг Луций Корнелий тоже имеет силу… И разум… И, может быть, сердце… Но я не думаю, чтобы он обладал тем же самым ощущением бессмертия! Ему свойственно ходить извилистыми и кривыми путями, хоть издалека и кажется, будто дорога Суллы пряма и пролегает
