И тотчас же крепко заснул. Во сне был ясный теплый день, и Рыжий, сытый и довольный, рысцой бежал по улице. Да, именно рысцой, на четырех, то есть почти совсем как в Выселках, разве что только его верхние теперь были в налапниках – это чтобы не сбивать пальцы об землю. И то, что он бежал на четырех, дымцев ничуть не коробило, потому что не только он один, бывший дикарь, был на здешних улицах такой четверостопый, а все они чуть что, чуть заспешат, так сразу встают на все четыре и бегут. То есть вот какое у них здесь прямохождение – форс, да и только. Ну да и ладно, что ему до этого. И Рыжий наддавал и наддавал. По сторонам мелькали бани, лавки, будки, терема, костярни, мастерские. Прохожие с почтением смотрели ему вслед, и кое-кто из них порой даже выкрикивал:
– Это Рыжий! Ну вылитый Зоркий! Эй, Рыжий, постой!
Он им не отвечал, а бежал дальше. Во сне бежать очень легко, прыжки всегда высокие, дыханье ровное. Вперед! Направо. В подворотню, за угол…
И тут Рыжий замер. Еще бы! Прямо перед ним стоял Вожак. Да-да, тот самый – из Лесу, из Выселок, смотрел из-под насупленных бровей и очень недобро щерился. Вначале Рыжий крепко оробел, даже перепугался. Ух, сразу же подумал он, вот и вернулось все – и Выселки, и дуб, и приговор…
Но тут же подумал: да что это он, какой еще в Дымске Вожак? Это сон! И Рыжий, чтобы скорее проснуться, мотнул головой. Но сон не исчезал! Наоборот:
– Р-ра! – хищно выдохнул Вожак. – А как ты покруглел за этот год! – и подступил к нему на шаг, оскалился.
А Рыжий на шаг отступил. Нет, понял он, это не сон, а явь, да еще какая! Год его не было в Лесу, год он не видел Вожака, не голодал, не мерз, не прятался. Но ох как быстро пролетел этот счастливый год!
– А ты, брат, покруглел, – опять сказал Вожак. – Даже заматерел. На зависть! – и снова подступил.
А Рыжий снова отступил, оскалился. Стоял на четырех, не поднимался, на четырех, быстро подумал он, устойчивей. И еще, и уже очень злобно, подумал, что как это Вожак нашел его, как он сюда пробрался! И заскрипел зубами.
А Вожак сказал:
– Лоснишься! – и опять шагнул.
А Рыжий опять отступил… и ткнулся задом в стену. И гневно подумал: мерзкие налапники, они будут только мешать, они закроют когти! А Вожак криво ощерился, сказал:
– Ну, вот и все. А то бежал! Куда бежал? Зачем?
Но Рыжий не ответил. Да и не нужно было отвечать! А нужно…
Нет, тут же подумал он, вот этого как раз совсем не нужно. Кричать, звать городскую стражу, убегать, а после издали подсматривать, как стража будет загонять его, а после рвать на клочья – нет, это вообще никуда не годится. Не их это, не дымских дело! И Рыжий еще раз, теперь уже просто от гнева, мотнул головой и спросил:
– Зачем ты здесь?
– Да все за тем же самым, – сказал Вожак, недобро усмехнулся… и резко, гневно продолжил: – Я от Луны пришел! А также от сородичей, от твоих и моих, наших общих. От Леса! Вот, зачем я пришел – править лесной закон! Ну что, нерык, теперь не побежишь?
– Нет!
– Почему?
– А не хочу! – Рыжий сглотнул слюну. – Отбегался!
– И правильно, – кивнул Вожак. – А то мне в прошлый раз было за тебя очень неловко.
– Прости, – гневно ответил Рыжий и так же гневно усмехнулся.
– Уже простил, – сказал Вожак и тоже усмехнулся. – Готов?
– Нет.
– Что еще!?
– Спросить хочу. Где мой отец?
Вожак задумался. Сжал челюсти, прищурился… Потом отрывисто сказал:
– Убит. А что?
– Тобой убит?
– Нет, не совсем. Мы тогда все его убили.
Вожак замолчал. Молчал и Рыжий. Да что это, гневно подумал он, почему он опять не бросается? Как и тогда, когда Лягаш пришел, а надо бы! Но он так только подумал, но не бросился. А Вожак опять заговорил:
– Да, это мы его убили. Ибо таков Главный Закон – убивать чужаков! А то, что он нам говорил, что будто бросил узколобых, что будет жить среди нас и будет жить, как мы, это же невозможно! Враг он всегда только враг, а свой он всегда только свой. Вот даже взять тебя. Ведь так?
– Так, – подумав, сказал Рыжий.
– Так, да не так! – сказал Вожак и засмеялся. – Не так! Твой отец был для нас чужаком, это верно. А ты нам не чужой, ты свой. А почему? Потому что где ты открыл глаза? В Лесу. А кто вскормил тебя? Луна. Она бела, как молоко, и свет ее и есть то небесное молоко, которое вскормило не только тебя, но и всех нас, весь наш народ. Вот почему мы, рыки, все один другому братья. А ты взял и всех нас, своих братьев, предал! Ты, значит, нерык. Так?
Рыжий промолчал. Смерть, он подумал, значит, смерть, таков Закон. Л-луна, владычица, прими меня, Л-луна!..
– Р-ра! Р-ра! – крикнул Вожак. – Не бойся! – и вскинулся, метнулся на него! И сразу тьма! Вой! Визг! Рыжий вскочил и закричал:
– Вожак! Вожак! Ты где?
Но ничего не увидел! Было совсем темно. И также совсем тихо. Рыжий закрыл глаза, немного подождал, потом опять открыл, присмотрелся…
И увидел, что он лежит в казарме, в углу возле печи, на своем тюфяке. И было очень темно. Вот уже год он здесь… Год, спохватился Рыжий, откуда? Да он пришел сюда только сегодня, полдня только служил, потом поел, лег и заснул… И сразу же такой ужасный сон! От духоты это, наверное. Да-да, от духоты. Здесь, в Дымске, дышится не так, в Лесу воздух намного чище, объедков нет, и тесноты, там все ему знакомо и привычно… Нет, тотчас же подумал Рыжий, хва, пора забыть об этом, он в Дымске, он в казарме, вокруг, на нарах, лежат вповалку лучшие, и все они крепко спят. Вот только кто-то из них дернулся и заскулил… и снова тишина. В окне ни зги, значит, Луна уже зашла, ночь скоро кончится, и страх пройдет… Страх, спохватился Рыжий, почему, кого это он испугался!? Он не боится Вожака! Вожак – это глупый, дремучий дикарь. Да и все рыки таковы, все они дикари. То здесь, то там они выходят на Равнину, грабят поселки свинарей, а то и подступают к самым городам, но наши храбрые дружины гонят врагов обратно в Лес и сжигают их разбойничьи притоны. Лягаш, первый равнинский воевода, говорил и, если будет надо, повторит: «Лес и Луна не для тебя, твоя судьба – быть лучшим среди лучших». И Рыжий лег, прижался боком к печке. Ночь – и тепло, подумал он, как это хорошо! А что хорошего в Луне? Она всегда холодная, значит, она совсем не молоко, потому что молоко холодным не бывает, он помнит! Оно было и теплое, и сладкое, и жирное, он жадно пил его, причмокивал, повизгивал, и как он тогда был счастлив! А мать, прижав его к себе, шептала: «Пей, сынок, пей, расти скорей и знай: они здесь все такие, а твой отец был не таким, за это он и был ими убит. И ты не забывай, сынок, чья на них кровь, но и не мсти, не надо им за это мстить, месть ни к чему не приведет. Молчи, сынок, терпи и жди, я верю, ты дождешься!» И он это помнил, рос и терпел, и ждал, и никому не говорил о тех словах, которые в него впитались вместе с материнским молоком, и кровь разнесла их по жилам. А кровь на то и кровь, она еще теплее молока, нет – горячее, кровь – как огонь, кровь обжигает и пьянит, и ты теряешь голову и поступаешь так – и только так – как тебе велит кровь. Пять лет он жил в Лесу и никогда не видел южаков, но только стоило явиться Лягашу, как его кровь сразу проснулась – и он ушел из Леса. И это, правильно, сказал Лягаш, кровь нами правит. А теперь, Рыжий, спи, всё позади, Луна – не молоко, но Солнце – это кровь, огонь, вот до чего оно горячее. И печь горячая, прижмись к ней посильней, согреешься, и дрожь пройдет, веки нальются тяжестью и мысли потекут всё медленней и медленней, пока совсем…
И сон сковал его, Рыжий опять заснул – на этот раз уже без сновидений.
Глава седьмая
КОГТИ РВАТЬ
