Утром Рыжий проснулся от зычного крика:
– Двор-р! Двор-р!
Он подскочил.
– Двор-р! Двор-р! – кричал Брудастый, стоя на пороге. Мимо него стремглав бежали лучшие – на четырех, конечно же, сон, значит, в лапу, весело подумал Рыжий, вскочил и тоже побежал – как все, на четырех – в дверь, через сени, по крыльцу, и вниз во двор.
Во дворе еще было довольно темно, заря еще только-только занималась. Толкаясь и урча, грызясь – не по злобе, а от избытка удали, – лучшие мало-помалу построились в двойную шеренгу и встали на нижние лапы – на стопы. Так они простояли достаточно долго. Но вот, наконец, надсадно заскрипели ворота, и из тягарни медленно выехала волокуша, запряженная тройкой очень рослых и очень крепких в плечах южаков. Эти сразу шли на четырех, яро мотали головами, щерились. Это были княжьи тягуны, тоже такая служба, и тоже почетная, им, как и лучшим, тоже полагались ремни и усиленная, то есть двойная, кормежка. Но все же против лучших тягуны были никто, им в терем ходу не было. Вот о чем тогда успел подумать Рыжий, как вдруг Брудастый рявкнул:
– Стр-рой!
Все сразу замерли, задрали головы. Князь не спеша сошел с крыльца, важно сел в волокушу, глянул на строй, потом на тягунов и зычно скомандовал:
– Порс!
Тягуны сразу взяли в галоп, а лучшие, толкаясь и лягаясь, тотчас погнались вслед за ними – на четырех, ведь так вдвое быстрей – и закричали, заорали, завизжали! Вот так, визжа и топоча, княжий поезд стремительно мчался по заспанным улицам Дымска, а попадавшиеся ему навстречу редкие в такую рань прохожие испуганно жались к заборам.
– Порс! На Гору! – кричали лучшие. – Порс! Порс!
Бег опьянял. Азарт – как на охоте! И Рыжий наддавал и наддавал. Ар-р! Р-ра! Скорей! Он тоже, думал Рыжий, лучший, его, как и их всех, теперь все боятся! Ар-р! Ар-р! Скорей! Налево! Прямо! Порс! Крик, топот, визг, пыль в горле, сушь. Еще! Еще, еще, еще, не отставай! Вверх-вверх-вверх-вверх!..
И вот они, наконец, добежали. На вершине Священной Горы волокуша резко остановилась. Остановились и лучшие, сгрудились, задние налетали на передних, те и другие падали на землю, шутливо перекусывались между собой… А после как-то очень быстро присмирели и построились, встали на нижние и замерли. А тягуны легли и положили головы на лапы. Стало тихо. Князь тяжело, нарочито кряхтя, спрыгнул на землю, подошел к обрыву, сел там и нахмурился. Лучшие, стоявшие поодаль, почтительно молчали. А далеко впереди, за рекой, небо быстро светлело. Рыжий вывалил пересохший язык и, с трудом сдерживая шумное дыхание, покосился налево, а после направо. Вот этот, справа от него, подумал он, это Овчар, Лягаш о нем рассказывал, этот надежен. А слева Бобка, этот так себе, и трусоват, и вороват, но зато языкаст! А дальше вроде бы Клыкан. А за ним, и это сразу понятно, Бесхвостый. А дальше Рыжий уже никого узнать не смог. Ну да ничего, подумал он, дня через три всех будет помнить.
А небо за рекой тем временем становилось все светлей и светлей. Еще совсем немного, и там из-за горизонта покажется Солнце. Правда, здесь, на Священной Горе, вспомнил Рыжий, его называют Светило. Это у них такой обычай – князь каждый день его здесь, на этом самом высоком в городе месте, встречает. Вот и сейчас он, а с ним лучшие и тягуны, сидит и ждет восхода. Но никакого страха, как в Лесу в Час Бдения, тут не бывает. И это правильно, дальше подумал Рыжий, Лягаш это так объяснял, что чего им страшиться, ведь Солнце – это свет и тепло, значит, жизнь, а жизнь – это радость. Вот почему, всегда заканчивал Лягаш, он каждый раз с неодолимым трепетом спешит сюда… А вот и не всегда, тут же подумал Рыжий, сегодня он остался к тереме – стоял в окне второго этажа и наблюдал за тем, как остальные строились, и даже махнул ему лапой, когда Рыжий увидел его. А после Рыжий побежал сюда один. Нет, не один, конечно, а в строю, и теперь смотрит за реку, а небо там все сильней и сильней розовеет, все ждут, никто даже не дышит…
А вот и первый луч!
– Ар-р! – сразу крикнул князь.
– Ар-р! – подхватили лучшие. – Ар-р! Ар-р!
И вот он, долгожданный день! Засверкала роса на траве, запиликал кузнечик. Взлетела бабочка, за ней вторая – и закружились в танце все выше и выше. А и действительно, какая красота, восторженно подумал Рыжий. И также, впрочем, и в Лесу, тут же подумал он, когда затаишься и ждешь, пока подгонят дичь, и вот тогда лежишь себе, раскинувшись, дремота тебя одолела, а прямо перед носом, по травинке, ползет букашка…
– Ар-р!
Рыжий вздрогнул, вскинулся. Бобка ехидно захихикал, что-то шепнул Бесхвостому… Но тут же замолчал, ибо князь уже встал, потянулся, посмотрел на лучших, сурово зевнул, а после не спеша вернулся к волокуше, лег поудобнее, лениво приказал:
– Гони.
Тягуны подскочили, рванули, и с места понесли в галоп. Хрип, вой! А следом – лучшие! Р-ра, Рыжий, р- ра! Вниз-вниз-вниз-вниз! Тебя толкают – ты толкай, бей, рви, вперед, еще вперед, всех обойди, всех, всех! Вот так! Еще! Еще! Р-ра! Вдоль по улицам! Через толпу! Костярни, бани, лавки, нищие, базар, налево, за угол, вверх, вверх, в ворота, р-ра, к крыльцу…
А вот возле крыльца Рыжий резко осадил, и даже отскочил назад и посторонился. И это правильно, это по чину, потому что первым на крыльцо всегда всходит князь – и только один, без провожатых. Мало того, пока князь не взойдет на самую верхнюю ступеньку, никто к крыльцу не приближается, все ждут. Но даже и потом взбегать наверх еще нельзя, а можно только подойти к крыльцу, точнее, молча к нему протолкаться, и, наступив стопой на нижнюю ступеньку, задрать голову вверх и снова терпеливо ждать. А князь тем временем проходит через сени, заходит в трапезную, шумно нюхает воздух и морщится, он, кстати, всегда морщится, а повар, он тоже всегда – с испуганным видом суетится перед ним, юлит и утверждает, что кормёжка ему нынче удалась на славу. Но князь его не слушает, проходит дальше и садится во главе стола. Повар несет ему попробовать, князь пробует и снова морщится, гневно зовет Брудастого. Брудастый уже тут, он жадно пробует и хвалит, тогда князь снова пробует и еще пуще морщится, а после говорит всегда одно и то же:
– Ладно. Пусть сами разбираются. Зови.
И вот только тогда Брудастый появляется на верхней ступеньке крыльца, зовет – и все, толкаясь и визжа, скопом бегут наверх. Так они и тогда побежали. И вместе с ними побежал и Рыжий. А что? Так здесь заведено, такой у них обычай, Лягаш, когда рассказывал, смеялся…
Но все бежали – и Рыжий бежал тоже. Его оттирали – и он оттирал. И одному под дых! А этого плечом! И этого тоже! И этого! Так и взбежали они скопом на крыльцо и так же скопом пробежали через сени, через дверь, через порог, через кого-то, и, уже в трапезной, рассыпались – и с двух сторон кинулись к столу. Там Рыжий протиснулся между Клыканом и Левым, схватил из общей мисы кус побольше и сразу стал рвать его, рвать, рвать! Так и соседи похватали, повпивались!…
– Ар-р! – выкрикнул Лягаш.
За столом сразу стало значительно тише. Лягаш сидел при князе, справа. Лягаш вел трапезу, потому что не княжье это дело смотреть за порядком. Князь вообще никуда не смотрел, но только в свою мису, молчал и ел, посапывал. И все молчали, чавкали, вгрызались. И было ведь во что вгрызаться! Свин был порублен щедрыми кусками, поджарен с корочкой. Р-ра, сытно, сочно как, с восторгом думал Рыжий, но все равно старался не спешить, чинно жевал, порой поглядывал на Лягаша. А Лягаш его как будто бы не замечал! Он только один раз кивнул ему, даже едва заметно подмигнул – и сразу отвернулся. Вот и все!
Но, тут же подумал Рыжий, Лягаш еще в пути предупреждал, что в Дымске он ему помогать уже не будет, а будет так: что сам возьмешь, урвешь, то и твое. И Рыжий брал, хватал. Да и другие тоже не зевали. Все, кроме Лягаша. Он вообще был не такой, как все. Он даже на себя на прежнего не походил, на нем был другой ремень, совсем новый и скрипучий, и шерсть на нем так и блестела – сразу видно, что только из бани. А как он гордо держал голову и как строго посматривал! А как важно ел! И так оно теперь и должно быть, с почтением подумал Рыжий, он же теперь не в Выселках, а на Верху, он воевода, при князе, а все остальные, вместе с Рыжим, просто свора, пусть даже и лучшая… Р-ра, тут же подумал Рыжий, еще принесли! И он опять хватал и рвал, еще хватал, рвал, запивал…
