но тут же оттирала и несла – сперва к рыбным рядам, потом к мясным, тряпичным, ленточным, целебным, срамным, леденцовым… И только уже в самом углу, возле забора, вцепившись в столб, он задержался, посмотрел на ближайший лоток – и увидел там лежащие рядком разноцветные ледышки. Это, конечно, были не ледышки, а леденцы, Рыжий о них слыхал, Лягаш рассказывал, что это такое лакомство, когда мед и смола вместе на огне заварены, ну, в общем, блажь щенячья… Но Рыжий все равно не удержался и сунул лапу к леденцам, после чего спросил, как можно вежливей, почем они. Лоточник посмотрел на Рыжего и молча насторожился. Он, наверное, прикидывал, в чем здесь подвох, ведь это был совсем не тот товар, который спрашивают лучшие…
И тут вдруг на весь базар раздался чей-то крик:
– Держи! Держи!
Крик тут же подхватили:
– Держи! Лови! Дави!
Рыжий поспешно оглянулся и увидел: Храп с куропаткой в зубах бежал между рядами, всех расталкивал! А за ним вприпрыжку мчались Бобка и Скрипач, а уже за ними стражники.
– Держи! – кричали все. – Дави! – и жались, кто куда, а стража догоняла Храпа, настигала! И тогда Рыжий, даже не успев подумать, что он делает, лихо кинулся наперерез! И сбил с ног стражника. Второго! Третьего! И – вслед за Скрипачом помчался дальше! Бегом! Бегом! Р-ра! Р-ра!..
Бежали долго. Выбились из сил. Залезли под поваленный забор, разделили добычу и съели. Бобка делил. Начал он с Рыжего, сказал:
– За мысли – это тебе голову. За резвость – лапу. На!
Рыжий взял и съел в один проглот. Ведь что такое куропатка? Один смех! Но не в куропатке было дело, а в его дерзости. Вот мы дерзим, думал Рыжий, лениво облизываясь, и как нам хорошо! И пусть они кричат, визжат и проклинают нас, а мы их не слушаем, потому что они худшие, и их всегда будут бить и обманывать, и обирать. А лучшие будут лежать под забором, переваривать съеденное и отдыхать – всегда! И их здесь никто не найдет, думал Рыжий, укрываясь лапой, а если и найдет, то тронуть не посмеет. Вот так тогда Рыжий лежал и так думал. А потом вдруг взял и задремал. А может, и совсем заснул. А потом Храп вдруг громко рыкнул – на самое ухо, и Рыжий вскочил. Ему было легко и весело, еще бы, ведь он был свой и при своих!
– Айда! – сказал Скрипач.
И они, опять все четверо, бегом отправились к реке. Там они тоже не скучали – бросали в воду палку и с криком плавали за ней, прямо в воде дрались из-за нее, а после плыли к берегу, опять дрались, кто первый ее вынесет, тот выиграл. Два раза первым был Скрипач, три Храп, а остальные Рыжий. Потом, когда это наскучило, они подкрались к рыбакам и обкусили им сеть, перевернули лодку и сбежали. Потом, когда опомнились, было уже совсем темно. Тогда они голодные и мокрые, продрогшие до самых костей, бегом, и как можно быстрей, вернулись в терем…
И, оказалось, что успели в самый раз. Все были уже в сборе, волновались, сидели по углам и сдержанно переговаривались. И Рыжий со своими тоже сел и, потому что в первый раз, помалкивал. Все ждали, и он с ними ждал. Но вот пришел дежурный и сказал, что князь уже лег спать, а Лягаша нет совсем, он, говорят, ушел в Хвостов, к Урвану. Все сразу оживились, повставали и пересели к камельку. Раздали миски. Глянули на дверь…
И снова в самый раз! Дверь широко раскрылась, Рвач и Клыкан внесли бурдюк. Шипучее! Из лавки выкрали – так об этом скупо, но и не без гордости, сказал Рвач. А Клыкан тут же добавил, что не без драки это было, и пригласил подставлять. Все сразу полезли к нему с мисками. И это было хоть и с шумом, но и без лишней толкотни. И, так же шумно перечокавшись, все выпили – за Рвача и Клыкана, конечно. Потом, сразу за этим, выпили сперва отдельно за Клыкана, потом, тоже сразу, отдельно за Рвача. Потом опять за них двоих и за их сегодняшнюю удачу. А после за их удачу в будущем… И уже только после этого как-то сам по себе получился небольшой перерыв – заговорили каждый о своем, и все громче и громче. А Рыжий, тот пока помалкивал, ибо, как он понимал, ему это не срок. Да и зачем ему было встревать самому, думал он, когда Храп уже начал рассказывать о нем – с показом! Вот, говорил он, это Рыжий, – все смотрите! – за миску, р- раз! А хозяин тогда на него! И Рыжий тогда его… Ар-р, ар-р! Визг, гогот, лучшие хохочут! Кричат:
– Налить ему! Еще налить!
И Рыжий взял налитое, пошел по тюфякам и начал чокаться с ними – с каждым отдельно, и с каждым лично пил, потом еще брал, наливал и пил, и еще брал, конечно. И кровь кипела, в голове звонило, и еще смех почему-то душил! Но стопы не держали, Рыжий сел…
А тут Клыкан вскочил, потребовал:
– Частухи!
Бобка манерно выбежал на середину, пошел вприсядку – медленно, а после все быстрей, быстрей – и наконец запел! Все подхватили и затопали, а те, кто похмельней, тоже пустились в пляс. Крик, гогот, пыль столбом! И Рыжий бы тоже выскочил, но стопы его уже совсем не слушались. А жаль, думал он, очень жаль, вон веселятся как! Огонь, и тот пустился в пляс!
И вдруг все смолкло! Плясуны застыли! В пороге стоял князь – насупленный, всклокоченный.
– Так! – мрачно сказал он. – Опять! А я предупреждал! Поэтому… Рвача на цепь! Клыкана в яму. А тебя… – и тут князь указал на Бобку и задумался, нахмурился еще сильней…
Но Бобка, он на то и Бобка! Скуля и весь дрожа, Бобка подполз к князю на брюхе и заглянул ему в глаза, услужливо чихнул. Все захихикали. Князь тяжело вздохнул, переступил через лежащего, прошел к огню и сел. Ему налили миску, подали. Он взял ее не глядя и так же не глядя выпил. Ему еще налили, и он взял еще, еще выпил, тяжко вздохнул… и разрешил:
– Валяй.
И вновь все разом ожило! Бобка пошел вприсядку, заорал! А следом – Пестрый. И Овчар. Борзой. Друган. Хоп! Хоп! Гуляй, пляши! Что наша жизнь, пели они, ремень! Пройдет зима – и опять на Границу! В бой! В кровь! Ар-р! Ар-р! Князь, не грусти! Ар-р! Тряхни стариной! Й-эх, пузо мое! Косопузо-йо! Пузо, пузо! Косопузо! Косо! Пу! Зо! Йо! Топ! Топ! Перетоп! Все плывет! Все летит! В тарарам! Рам! Тарам!..
И – сон. Под топот, свист, под гиканье. Р-ра! Хорошо-то как! Вольготно! Смело! Во сне опять пришел Вожак, рычал, стращал. А Рыжий крикнул ему: «Порс! Проваливай!» Вот так! Он – лучший, друг огня, он сыт и пьян, ар-ра-ра-ра!
Глава восьмая
СОЛНЦЕВОРОТ
Шли дни, недели, незаметно кончилась осень и вот уже выпал первый снег. В Лесу сейчас, думал Рыжий, промозгло и мрачно. По вечерам его сородичи сходятся под общинным дубом, рассаживаются там в должном порядке и ждут, когда взойдет Луна, чтобы пропеть ей гимн и попросить ее о помощи. Нет, даже тоскливо провыть…
А здесь, в престольном Дымске, было по-прежнему весело и сытно, и Рыжий здесь давно уже не новичок. Теперь он не бежит – идет по улице, важно жует тянучку, и все его узнают. Ну, еще бы! Он же теперь первый среди лучших, он же у них заводила. И это совершенно справедливо и заслуженно. Ведь что они, до него, раньше знали? Ну, бегали по дворам, били окна. Ну, или дверь кому-нибудь подопрут, а после стучат в нее и кричат, чтобы скорей открывали. Ну, или напугают кого-нибудь из-за угла. А вот уже что- нибудь повеселей, позанозистей, например, чтобы разобрать крышу, просунуть через потолок голову и вдруг громко спросить, все ли дома, кто это придумал? Вот то-то и оно! А чтобы через дымовую трубу залезть к кому-нибудь в печь и воровать горшки прямо, как говорится, с пылу, с жару, а головни швырять в хозяев?! Опять же вот то-то! Или поймать трех стражников, связать их хвост к хвосту – кто раньше такое делал? А закричать «Пожар!», да так, чтобы весь базар в это поверил?! И ведь же поверили! Вот где был тогда переполох! Вот где была давка, паника! Вот где уже была действительно потеха! Даже сам князь, когда ему доложили об этом, не удержался и смеялся до упаду! Потом, правда, опомнился, разгневался и приказал – и Рыжий сел на цепь, на задний двор, на целых восемь дней. Бобка тайком носил ему еду и брагу. А по ночам к нему туда сходились и другие лучшие. И были у них там тогда гулянки – крик, топот, песни до утра. Терем дрожал! Брудастый злился, но помалкивал. И даже сам князь делал вид, что ничего не слышит. А сам, небось, смеялся Бобка, им завидовал – все восемь дней, особенно ночей, терпел и маялся!
А на девятый день жизнь покатилась, как и прежде. Нет, даже куда веселей! Ведь же началась зима, то есть пришла пора невест. А их, этих невест, в Дымске всегда было полно, и лучших стали зазывать во все
