слова. Но, думал Рыжий, мало ли! И он стал сторониться лучших. Теперь, всегда только один, Рыжий бродил по городу – без всякой цели, просто так. А то и вовсе сядет у базара, возле входных ворот, и так и просидит там весь день. Вокруг него сновали южаки, все они были чем-то заняты и озабочены, а так как он никого из них не задирал, то и они не обращали на него никакого внимания. То есть он, первый клык, стал никому не нужен! Вот о чем думал тогда Рыжий, возвращаясь вечером в казарму.
Но и в казарме ему было ненамного лучше. То есть там все было, конечно, по-прежнему, но теперь Рыжего стала раздражать духота по ночам. А еще больше его злила тишина. Скрипач уже не донимал его скрипением зубов, Скрипач женился и уехал сотником в Мерзляк-На-Пне. Глушь, говорили, несусветная, голодные места, змеиные. Но, говорили, зато сотником! А тут теперь лежи в этой гнетущей тишине, ворочайся, сердито думал Рыжий, и не знай, что с тобой будет дальше! Хотя, тут же думал, чего тут гадать, когда и так все ясно! Нужно просто честно самому себе признаться, что Дымск не для него, княжна – это всего только начало, он не южак, он здесь чужой! Правда, и там, в Лесу, тут же с тоской думал Рыжий, он тоже был чужой, а теперь здесь чужой, и, может, он везде будет чужим, и все над ним всегда будут смеяться! Или по крайней мере, будут тайком скалить зубы у него за спиной! Вот о чем он стал думать все чаще и чаще. И стал все подозрительней поглядывать по сторонам и постоянно ждать отовсюду подвоха. Поэтому когда однажды в городе, в толпе, его толкнули стражники, и кто-то из них выкрикнул «Дикарь!», он сразу же сорвался! То есть он так тогда отделал этих наглецов, что после одного из них чуть откачали. Узнав об этом, князь рассвирепел и приказал, чтобы Рыжий пошел повиниться. Но Рыжий в ответ только хмыкнул. Тогда князь заорал:
– В яму! Немедля!
И Рыжего – с расстегнутым ремнем и под конвоем – опять повели на задний двор, только теперь уже не к цепи, а к дровяному сараю. Там, за углом, располагалась так называемая дерзкая яма. Летом она бывала довольно глубокой, но когда они пришли туда, она оказалась наполовину засыпанной снегом. Рыжий глянул в нее, усмехнулся.
– Порс! – приказал Брудастый.
Рыжий легко спрыгнул в яму и сразу же лег там на брюхо. Яму стали накрывать решеткой. Решетка была из железа и на решетке был замок. Овчар, для виду повозившись с ним, сказал Брудастому, что все готово. Брудастый проверять не стал, а снова приказал:
– Ар-р! Порс!
И лучшие ушли. Рыжий еще немного полежал, а после встал и дотянулся до решетки, уперся лапами в прутья… И решетка легко подалась. Значит, сразу догадался Рыжий, они нарочно не закрыли замок, значит, все это так, только для виду, как и тогда, когда его садили на цепь. И Рыжий снова лег, зажмурился. Шел редкий снег, вверху выл ветер. Мороз крепчал и понемногу добирался до костей… так, словно он опять в Лесу, в Глухих Выселках, в своем, четвертом с краю, логове. Но и это еще не все, думал Рыжий, а вот что: сейчас раздастся Клич, и все сойдутся к дубу, и там Шип, которого еще вчера послали на разведку, начнет рассказывать, как он на Ягодном Ручье увидел свежие следы сохатого. Тогда Вожак…
Но тут Рыжий встрепенулся и оскалился, и быстро и очень сердито подумал: Лес – это прошлое, обман, там нет Убежища, и там погиб отец! И снова лег, крепко сжал челюсти и теперь уже медленно, то есть без всякого на то желания подумал, что Дымск ничуть не лучше Леса, потому что и здесь он не свой. А где бы он мог стать своим? И вообще, а что такое свой? Разве Вожак в Лесу свой? Разве его не разорвут, если он вдруг пойдет против Закона? И так же князь, если он…
Нет, нет, тут же подумал Рыжий, хватит, так нельзя, он и без этого уже совсем запутался! А если так, то нужно полежать и успокоиться, и тогда можно придумать что-нибудь хорошее или вспомнить что-нибудь полезное. Или ему что-то самом собой откроется. Но это будет не сразу, а этого нужно дождаться. Рыжий закрыл глаза и затаился. Так он лежал весь день, никто его не беспокоил и ему было хорошо. Поэтому когда день кончился и в наступившей темноте к нему явились лучшие, он отказался выходить из ямы, взял только мясо, а от браги тоже отказался. Да и еще сказал, что хочет спать и что они ему мешают. Друзья молча ушли, они крепко обиделись. А он сидел, смотрел на небо, на падающий снег, на тусклую Луну… и чувствовал – он должен что-то вспомнить! И это «что-то» нужно вспомнить обязательно, потому что оно очень важно! И так он просидел всю ночь. А на рассвете выкопал в сугробе нору, залез в нее и там проспал весь день. А ночью он опять смотрел на небо, пытался вспомнить и опять не вспомнил. Потом так миновало еще шесть ночей. Бобка носил ему еду и спрашивал, не нужно ли чего, но Рыжий ничего не брал, говорил, что он всем доволен, и Бобка молча, ничего не понимая, уходил. А Рыжий вновь смотрел на небо…
И только на седьмую ночь вдруг вспомнил! Вот, думал он, как оно тогда было! Тогда, как и сейчас, была зима. А он, Рыжий, тогда совсем еще щенок, лежал у себя в логове и ждал – день ждал, ночь ждал и еще один день. Ему было очень страшно, но он не скулил, потому что боялся скулить. А еще ему очень хотелось есть. Но мать всё никак не возвращалась и не возвращалась. Вдруг снаружи послышались шаги, Рыжий обрадовался, вскочил и позвал:
– М-ма! М-ма!
Но вместо матери к нему вошел Вожак и сразу строго велел:
– Выходи! – и еще строже добавил: – Кому говорю!?
Они вместе вышли из логова. Тогда уже темнело. Племя сидело возле дуба, их было очень много и все они пристально смотрели на Рыжего, но молчали. Рыжий до этого никогда еще не видел их всех в сборе, ему стало страшно, он задрожал и затявкал.
– В круг! – приказал Вожак и подтолкнул его вперед.
Рыжий с опаской вышел в круг и так же с опаской сел в снег. Сородичи зашевелились. Вожак спросил:
– Ну, что с ним будем делать?
– Р-ра! – рявкнул Зуб. – Дохляк. Не выживет.
– Р-ра! – подхватил Горлан. – Чего возиться!
– Р-ра! Р-ра! – послышалось вокруг.
Все встали и оскалились. Рыжий зажмурился. И вдруг сзади послышалось:
– Пр-рочь! Пр-рочь!
И кто-то прыгнул на него, и навалился брюхом, и вдавил его в сугроб. Рыжий лежал и думал, что он задохнется. А тот, кто придавил его, громко сказал:
– Он мой! Не дам!
Никто ему ничего не ответил. Тогда он еще немного подождал, а потом быстро встал и уже веселым голосом продолжил:
– Ну, вот и все. Не бойся, подымайся! – и шлепнул Рыжего лапой по боку.
Рыжий медленно поднял голову и осмотрелся. Сородичи смотрели на него, никто из них не садился и не отступал, значит, они еще чего-то ждали. Но и тот, который защищал его, а это был Хват, их сосед, он тоже никуда не спешил, а по-прежнему стоял над Рыжим и пристально смотрел на Вожака, а в горло у него глухо клокотало. Точно так же, вспомнил Рыжий, умела делать его мама, когда кто-нибудь чужой заглядывал к ним в логово. А теперь так делал Хват.
– Р-ра! Я готов! – отрывисто воскликнул Хват. – Кто первый? Р-ра!
Но никто из них даже не шелохнулся.
– Р-ра! Р-ра! Ну что же вы?! – не унимался Хват. – Кого вы испугались? Я стар! Прыжок уже не тот! И хватка тоже. Р-ра! – и он разинул пасть и снова осмотрел их всех.
Но опять все остались на месте. А кое-кто и вовсе лег на снег и отвернулся.
– Р-ра! – засмеялся Хват. – Р-ра! Р-ра!..
Как вдруг Вожак резко шагнул к нему! И Хват сразу шагнул ему навстречу! И Рыжий тоже собрался шагнуть… Но Хват, не глядя, сбил его в сугроб, рявкнул:
– Сидеть!
Рыжий замер. Хват и Вожак стояли, изготовившись, один против другого и не шевелились. Казалось, это никогда не кончится…
Но вот Вожак вдруг сел и примирительно оскалился. После сказал:
– И ты садись.
Хват сел. Тогда Вожак сказал:
– Старик, не забывайся. И ты, и я – мы одна кровь. Зачем это тогда?
