дома, и всюду были угощения, почет и пир горой. Ведь породниться с лучшими – это ого! Женившись, лучший сразу покидал казарму и вместе с женой отправлялся на новое место службы – на так называемый «чин», а к чину придавался дом, обычно двухэтажный, а к дому придавалась власть. Правда, сам этот дом каждый раз оказывался где-нибудь в несусветной глуши. Но власть везде есть власть, то есть кормление, сытая жизнь…
Правда, так думали только родители невест, а сами лучшие смотрели на все это значительно проще. Примерно вот так: женюсь я или нет, это еще будет видно, а вот призывный пиршественный стол виден уже сейчас и за него уже можно садиться, так что гуляй, пока гуляется! И каждый день они шумной гурьбой спешили на смотрины, там ели, пили, словно не в себя, и пели, гулеванили, дрались – от лихости и счастья – как правило, между собой. А иногда и с теми, кто их зазывал. Но это опять же делалось не со зла, а всё от той же лихости и от того же счастья. То есть, что тут и говорить, зима – это прекрасная, наивеселая пора! Утром чуть свет продрал глаза, смотался на Обрыв, вернулся, хватанул для легкости, и – когти рвать, смотреть, бузить, дерзить, орать, визжать взахлеб – что это, если не счастье?! Вот как об этом думал Рыжий, а с ним все остальные лучшие. Только один Скрипач, наверное, думал иначе, потому что он не бегал в общей стае, а все ходил куда-то на Большой Посад, а возвратившись оттуда, молчал, ничего не рассказывал, а только вздыхал, ворочался, скулил. Так, в скулеже, и засыпал. И Рыжий как-то раз не выдержал, сказал:
– Ну какой ты жених? Ты по ночам зубами так скрипишь, что не заснуть. Невесту напугаешь!
На что Скрипач сразу ответил:
– Ну и что? Моя невеста скрипа не боится. Я же не ты, не на Юю женюсь!
Все засмеялись. Рыжий промолчал, только очень сердито подумал: и этот туда же! И еще: да что им так далась эта Юю! Не знает он ее и никогда не видел, и вообще, ему нет до нее никакого дела! А уж ей до него и подавно! Юю – это княжна, единственная княжеская дочь, все говорили, что она красавица, князь, говорили, прячет ее в тереме за городом, боится, чтобы ее тут не сглазили, он же собрался выдать ее замуж за какого-нибудь иноземного короля. А эти зубоскалят, олухи, еще сердитее подумал Рыжий, ты же, говорят, у нас такой разборчивый! Тебе же и та не нравится, и та, так ты, что ли, Юю сватать будешь?! И что им на это ответить? Рвать уши? Так вроде бы неудобно, свои. Оправдываться? Слишком много чести! Поэтому Рыжий обычно помалкивал и только иногда для острастки порыкивал. А так все было как и прежде – утром служил, потом вместе со всеми бегал на смотрины (всегда на чужие, своих никогда не устраивал) и там гулял, как все, кутил, как все, дерзил, как все – нет, даже больше всех! А поздно ночью, вернувшись в казарму, камнем валился на тюфяк… А сон не шел! Сна не было – и все! Лежал и думал о Юю! Утром вставал, бежал на службу – и опять у него в голове была только она одна! И на обеде она! На смотринах она! На… Что перечислять – везде только она, только о ней и думал! И это были даже не мысли, а так, как назойливый шум в голове: Юю, Юю, Юю… А почему это, а отчего это, он сам этого не знал. Не понимал он себя! И удивлялся, а потом уже и гневался – сам на себя и на всех! И эта неизвестная Юю стала его все больше и больше раздражать, выводить из себя! Поэтому когда опять, на этот раз уже Клыкан, съязвил по поводу княжны, Рыжий злобно оскалился и закричал:
– Брехня все это! Вздор! Я вообще семью не заведу, а буду как Лягаш!
– Лягаш! Ха-ха! – загрохотал Клыкан. – Так он же воевода! Первый! Ты, что ли, тоже пойдешь в первые?!
– А что? Вот и пойду!
– Иди, иди. Кто тебя держит! Правильно? – вскричал Клыкан и осмотрел собравшихся.
И все, кто тогда был еще при памяти (а дело было на пиру, за бурдюком, у них возле печи), сразу согласно закивали, потому что в первые никто из них не собирался. Потому что быть первым – это, конечно, почетно, чего тут и говорить, но слишком хлопотно. Уж лучше я, думал каждый из них, отскочу куда-нибудь на самую окраину и сяду сотником, а хоть даже и простым десятником, но зато буду сам по себе, и тогда сам везде, хоть на одном голом песке, а прокормлюсь, и еще как! А в Дымске что? Конечно, это будет еще хорошо, то есть терпимо, если тебя посадят на базар, там есть, что взять. И на пристани есть, и на подсобных свинарниках тоже. Все это сочные места, завидные. Но если вдруг вздернут на Верх, что тогда?! Мотаться, как теперь мотается Лягаш, у Тымха на посылках, и не знать днем и ночью покоя? Нет, ни за что! И поэтому когда Клыкан насмешливо сказал, что никто Рыжего не держит, а Рыжий в ответ гневно рыкнул, то разговор сразу иссяк. И так они и просидели бы тогда без всякого толку, промаялись да проскучали бы. Но тут, на счастье, подвернулся Левый – пришел из города, принес с собой вина. Все сразу оживились, пересели. Левый был щедр, лил до краев, а Бобка все рассказывал, рассказывал побасенки, и все смеялись – но, правда, все тише и тише. Последним замолчал сам Бобка и, как сидел, так и упал, лежал очень неловко, и похрапывал. Рыжий поднялся, подошел к нему и уложил его, как надо, и укрыл. И заходил между нарами, и заходил, три раза брал из бочки яблоки, надкусывал, бросал, садился у печи, совал в огонь дрова, а после вышел на крыльцо, проверил сторожей, вернулся, лег, накрылся с головой…
А ведь они правы, подумалось с досадой, Лягаш опять в бегах, Тымх-Перетымх послал его на этот раз в Столбов, ибо в Столбове вдруг открылся недочет, проворовались они там, вот Лягаш туда и побежал. Побежал, вот именно, а не поехал, гневно подумал Рыжий, он волокушу не берет, а всегда добирается сам, своим ходом. Опять, наверное, в старом потрепанном ремне, нечесаный, как и тогда, в Лесу, и опять без охраны. Бродяга он, он не в себе – так говорят о нем. Р-ра, говорят, гневно подумал Рыжий, а что говорят о нем самом, он слышал?! И Рыжий заворочался, сжал зубы, заскрипел… Тьфу, вот напасть, тут же подумал он, теперь он уже сам скрипит, а к Скрипачу лезет с укорами! И Рыжий сел, зажмурился и долго так сидел, мотая головой и призывая сон – долго мотал и все без всякой пользы. Но после все же, видимо, заснул, потому что когда Брудастый заорал свое извечное «Двор-р! Двор-р!», он подскочил, продрал глаза…
Все побежали, и он побежал, сгоняли на Обрыв, вернулись, сели, подкрепились – и снова когти рвать. Куда? А хоть куда – невест кругом полно, любых, ты только не зевай. И он и не зевал, и бегал в общей своре, ел, пил, бузил еще неделю, две, а про Юю уже почти не вспоминал. И правильно! Юю ему не пара, он просто лучший, а она княжна, она живет за городом, князь думает отдать ее за короля или за принца – любого, лишь бы иноземного, и как можно скорей, хоть сейчас! Так что почти наверняка Рыжий ее так никогда и не увидит, так он, по крайней мере, думал…
И вдруг князь за обедом сказал:
– Ну, вот и дождались. Что у нас завтра? – и осмотрел собравшихся. Но все пока молчали. Тогда князь подмигнул…
Бобка вскочил и выкрикнул:
– Солнцеворот! Ар-р! Ар-р! – и отвалился от стола, и покатился кубарем, и завизжал, стал делать вид, будто его заели блохи! Все повскакали вслед за ним, визг, толкотня! И тут же крик Брудастого:
– Пар-р! Строиться!
Шум понемногу стих, они построились, и также строем, точнее, гурьбой, но довольно приличной, отправились в баню. И там они нещадно парились, скоблили зубы щелоком, расчесывали шерсть, точили когти, драили ремни, налапники, висюльки. Потом, вернувшись, разлеглись на нарах. Брудастый выдал всем по чарке крепкого и строго наказал, чтобы больше ничего не добавляли. Они пообещали, выпили то, что он дал, и тихо, скромно, даже без бесед, заснули. Один только Рыжий лежал и не спал. Да он и не собирался спать, а он так – лежал, закинув лапы за голову, смотрел себе в окно, на восходящую Луну, и улыбался. Ну вот и вправду, думал он, наконец дождались – зима перевалила середину, значит, теперь день с каждым разом будет прибывать и прибывать. А до этого день каждый раз убывал. День как бы умирал и умирал и умирал, и вот только теперь, когда все ненужное в нем умерло, а осталось только нужное, день снова начинает расти. Умерло старое и ненужное, осталось только нужное, теперь это нужное будет прибывать и прибывать. Прибыль нужного – это всегда всех радует. Поэтому Солнцеворот – это действительно великий нужный праздник, и на него сойдутся все – князь, лучшие, купцы, рыбаки, костярщики и воеводы, их жены, дети, домочадцы, приживальцы, бездомцы и даже – но это, правда, только до вечера – из ям выходят должники, обманщики, губильщики и всякие прочие злодеи. Их тоже приводят на праздник. То есть завтра там будут все до единого. Даже…
Ну, вот опять, гневно подумал Рыжий, опять она не дает ему покоя! Но почему, что между ними общего? Она – это княжна, ее хотят отдать за короля, а он… Ну, конечно, он первый клык в казарме, это верно. И кто отобрал у Брудастого ключи от хмельного чулана?! Кто вызывает повара и рвет его, когда свин не дожарен?! И даже князь, когда он сюда входит, кому он первому кивает? Вот о чем вдруг подумал Рыжий и гордо
