Баня была недалеко, в полусотне шагов, рядом с прудом. Баня была хорошая, пар в ней всегда получался сухой и стоячий, и парились они в тот день, как и всегда, нещадно, и то и дело бегали на пруд, и кидались там в прорубь. Рыжий не бегал – не хотел. Да его и не звали. Им и без него было хорошо и весело, шумно и лихо. И так же лихо они парились, и так же лихо потом побежали обратно в казарму, там лихо чистили ремни, точили когти. Обеда в тот день не было, потому что перед охотой обед не положен. И так же и в город их тогда тоже не отпустили. Они шатались по казарме, маялись от скуки, зубоскалили. Играли в кубик, в волосок. В волосок – это когда тебя из-за спины щиплют за ухо, а ты, не оглядываясь, должен угадать, кто это сделал. Как угадал – тогда ты клыка ему за это, а нет, тогда они все тебя клычут…
Вот такие тогда были развлечения! Рыжий в них уже, конечно, не участвовал, а лежал на своем тюфяке и молчал. Его не трогали, не звали, к нему даже не подходили – сторонились. И это хорошо, думал он и улыбался. Так прошел день. А потом, когда уже начало темнеть, из города вернулся Клыкан и принес им всем вина. Они сразу закрылись и начали пить, и пели шепотом, и так же шепотом смеялись. Потом они боролись, кто кого придушит, и лучшим в борьбе был Овчар, самый трезвый из них. Рыжий лежал в своем углу, смотрел на них и морщился. Но они его уже совсем не замечали, у них гульба была уже в самом разгаре. А тут еще пришел Рябой и тоже притащил с собой вина – полный бурдюк. И вот этот бурдюк очень скоро их добил, и все они полегли, заснули, пьяно захрапели. Вот так-то, вот, такие они, эти лучшие, сердито думал Рыжий, осматриваясь по сторонам, вот какова она, эта казарма – храп, смрад и духота. И теснота неимоверная. Скучно ему здесь, постыло, противно! Так, может, прав был Лягаш, когда звал на Верх?..
Но тут же мотнул головой и оскалился, потому что сразу же подумал: а что Лягаш, чем он лучше других, чем он разумнее? «Заоблачные выси!» – говорит, «Не думай!» – говорит. Тьфу, яма это всё, и грязь, а грязь, она что на Верху, что здесь, внизу, что в Выселках, она везде примерно одинаковая грязь, очень сердито думал Рыжий, и стоит ли тогда куда-то рваться, куда-то бежать, когда и здесь можно так же набегаться?! Вот как завтра – у них будет травля, и бегай! Вот только разве это будет настоящая травля?! Подумав так, Рыжий поморщился, закрыл глаза, лег набок, поджал лапы и подумал: прошлой зимой на Клюквенном Болоте, в самый лютый, трескучий мороз, вот там была действительно травля так травля! Три раза он тогда ходил в засаду, а еще пять в догон. В последний раз взял восьмерых косых, девятого спугнул на Лысого. Домой они тогда чуть приплелись, лап под собой не чуяли. Но все равно был тогда и Обряд, и был славный пир. И, главное, радость была! Настоящая! А про то, какие здесь бывает травли, он наслышан! Не травля, а одна насмешка! И Рыжий сердито рыкнул, уже заранее чувствуя свое завтрашнее разочарование.
И, к сожалению, он не ошибся. Назавтра оно было вот как: утром они долго просыпались, а после так же долго строились, а после пока шли (а не бежали, как всегда) по городу, а после пока пришли, цепляя всех встречных подряд, на этот Быстрый Луг, так к тому времени уже даже князь, и тот давно уже был там и ждал их. То есть сидел возле шатра, пил из миски черную плясуху, поглядывал на них и усмехался. И там же была его дочь – эта, как всегда, при няньках, сидела, вытянув лапы к костру и делала вид, что греется, ни на кого не обращая внимания. А Лягаша там вообще не было, он, наверное, опять был где-нибудь в бегах, подумал Рыжий…
Но вот ударил барабан, и лучшие построились. Потом один из несунов вышел вперед, открыл корзину и оглянулся на князя. Князь кивнул. Несун резко встряхнул корзину – и из нее выпал заяц. Завыли трубы, заяц испугался, метнулся вправо, влево, а после замер и заверещал! Князь крикнул:
– Пилль!
И началось! Все сразу скопом кинулись на зайца! Крик, давка, толкотня. Мах! Мах! Мах-мах-мах! Вой! Снег столбом! Потом из этого столба, из этой толкотни, вдруг выскочил Бесхвостый с зайцем и кинулся обратно к князю. За ним бежали остальные, пытались вырвать зайца… Но не получалось, Бесхвостый все же добежал и отдал зайца князю. Князь похвалил Бесхвостого за резвость. После чего опять вышел несун, князь дал команду – и опять толкотня, снег столбом, визг, свара – и опять тот, который схватил зайца первым, а теперь этот был Овчар, убегал от других, чтобы отдать зайца князю. Теперь князь хвалил Овчара. Потом еще раз хвалил, но теперь уже Храпа, а после несун, уже с двумя корзинами, вышел вперед… Ну, и так далее. И так продолжалось до самого вечера. Потом был пир – прямо там же, на том же Лугу, и прямо из тех же зайцев. А чтобы было еще веселей, Овчар и Левый пели на два голоса «Сказ про догонщика». Потом Бобка плясал, орал частухи, все смеялись. Частухи были наисвежие, он сочинял их прямо там сразу, с голоса, и все они были про охоту. Пирующие шумно одобряли Бобку, а порой даже и подпевали ему.
Один только Рыжий молчал. Да он почти что и не пил. А зайцев вообще не ел. Княжна порой исподтишка поглядывала на него. Княжна сидела далеко от Рыжего, рядом с отцом. А то, что она то и дело смотрела на Рыжего, то это, думал он, понятно – это она так хотела его подкусить. А что! Было, за что! Он, первый казарменный клык и всегда и во всем заводила, вдруг здесь, на Быстром Лугу, так ни разу и не оказался первым! Зайцев хватали все, кому не лень – Бесхвостый, Рвач, Овчар, Храп и Рябой, даже Брудастый. А Рыжий? Ну, бегал, конечно, и даже кричал. Но это было так, больше для вида. А вот теперь ему уже и пир не в радость, и даже вино. А княжна и подавно! И вообще, вот именно, гневно подумал Рыжий, он на охоту больше не пойдет! Он лучше скажется больным, останется в казарме…
Но почему? Он разве уже не охотник? Да что он – свин, который кормится только одной травой, а если повезет, то еще желудями? Или, может, это он так расквасился из-за тех дурацких слухов? Нет-нет, тут же подумал Рыжий, Лягаш наврал про бабушку, не понимала бабушка язык птиц и зверей, потому что это просто невозможно, зверь он есть зверь, зверь – это бессловесное создание, зверь – это просто дичь, а заяц дичь вдвойне…
И еще много чего другого можно было тогда придумать себе в оправдание, но все это было не то, чуял Рыжий, а то было вот что: что он уже не тот, каким он был прежде, тот, прежний Рыжий, умер, сгинул в яме, а тот, который из нее вылез – это уже совсем другой Рыжий… или даже не Рыжий, а называйте его как хотите, но когти рвать и вообще жить так, как жил прежний Рыжий, он никогда не будет! Устал он от всего этого. И надоело ему это, ох, как надоело! И не нужно! Вот о чем всю ночь после охоты думал Рыжий, когда лежал, смотрел на черный, закопченный потолок и все сильней и сильней стискивал челюсти, чтобы ненароком не завыть по-рычьи, и раз за разом сам у себя спрашивал, что это с ним такое случилось, почему он вдруг стал таким? Да только что тут спрашивать, тут же гневно перебивал он сам себя, да что это за блажь такая? Он сыт и он в тепле, и всеми уважаем, чего ему еще желать? Как будто ничего. Но и этой сытости, и этого тепла ему совсем не нужно, думал он. А чего, думал он дальше, ему тогда нужно? И так он, все более и более запутываясь в собственных вопросах, уже до такой боли стиснул челюсти, что они начали трещать!..
А после вдруг:
– Двор-р! Двор-р!
И снова был подъем, бег на Гору, потом на обед. А сразу после обеда у них была выдача, Брудастый выдавал служебные. То есть сидел в углу и ловко отсчитывал монеты – медь, реже серебро. В последний раз, еще до ямы, Рыжий, как и все, в день выдачи был оживлен и разговорчив, стакнулся с Бобкой и Рвачом, и они сразу мотанули в город, взяли шипучего, посидели в костярне, согрелись, а как только вошли в кураж, так сразу выбежали к пристани…
Ну, и так далее. Но так было тогда, а теперь все это умерло. Поэтому на этот раз Рыжий молча взял деньги, неспешно вышел на крыльцо и стал смотреть по сторонам. Потом смотрел на Солнце, думал… Но если совсем честно, то ни о чем он не думал, потому что не думалось. А когда вышли остальные и Бобка окликнул его, он, даже не поворачивая головы, равнодушно отмахнулся. Они убежали. А Рыжий по- прежнему стоял на месте. Вдруг сверху послышалось:
– Племяш!
Он поднял голову и в окне второго этажа увидел Лягаша. Это его окно, подумал Рыжий, он там живет, а рядом, через стену, живет князь. У Лягаша там, говорят, просторно, чисто, и потолок побеленный, циновка на полу, а сам он спит на сундуке, а в сундуке, как говорят, много чего запрятано, подумал Рыжий.
– Племяш! – опять позвал Лягаш и даже призывно махнул лапой.
Вот оно что, подумал Рыжий, это его зовут на Верх. Никого из лучших никогда туда не допускают, и только очень-очень редко, раз в несколько лет, бывает, говорят, такое. Р-ра, тут же весело подумал дальше Рыжий, вот потеха, опять он, что ли, избранный? Опять, что ли, ему сулят Убежище?! Нет, хватит, это уже было! И, ничего Лягашу не ответив, Рыжий упрямо опустил голову, сошел с крыльца и пошел дальше, к
