Создателе, спорить… Но только зря он на это надеялся. Князь сразу отобрал у него Книгу, сел, полистал ее, там-сям прочел, потом долго искал и, наконец, нашел то, что хотел, и принялся читать уже внимательно. Читал он не вслух, а про себя. И читал долго! О Рыжем он совсем забыл. Ну, еще бы! Ведь читал он, конечно, о горцах! Рыжий сидел, скучал, пощелкивал орехи. Князь наконец мягко захлопнул Книгу и, отдавая ее Рыжему, сказал:
– Читай, читай. Особенно вот здесь, про них. Нам это очень скоро ох как пригодится!
И – началось. О Создателе они больше уже не вспоминали. И вообще, отныне их дни были заняты так: утром они принимали гонцов, потом разбирали «известия», потом мотались в город, там чинили – и поскорей, князь торопил: «порс! порс!» – возвращались к себе, кормились – и к Книге. Хотя какое это было чтение, когда опять в Замайске бунт, в Столбовске опять смута, и вообще, морозы как держались, так и держатся, метели как мели, так и метут. Но князь и это сводил на свое, говорил:
– А там у них, в горах, и летом тоже самое. Ну, отвечай, как тогда быть? Запомнил?
И Рыжий отвечал, как быть, то есть чем нужно мазать горный лед, чтобы он горел как сухие дрова, и как спасать глаза от снежной слепоты, как выбирать проводника и что ему сулить и чем при случае грозить, каким его словам ни в коем случае не верить, и сколько стоит сыр, и как им могут отравить, и как после от этого спастись, и что это за звери – рогачи, как их навьючивать, подковывать, как упредить лавинный сход, и как в пургу, когда кругом ни зги…
Но это только там, у них в злобных горах, всегда, и летом и зимой, лютый мороз, а здесь, на Равнине, наконец начало теплеть. И дороги сразу ожили! Князь стал совсем нетерпелив, он то и дело вскакивал, расхаживал по комнате и говорил:
– Ну, вот и всё. Ар-р, дождались! Зря они скалились, зря упирались; моя берет! Будет война!
И рассылал гонцов по городам и торопил, чтобы живей шевелились, скорей собирались, а сам по целым дням гонял, мотал, шнырял по мастерским, складам, лабазам, мельницам и кузницам, всё самолично проверял и пересчитывал, порой даже обнюхивал, а то и вовсе брал на зуб.
А Рыжий ждал секретного посла, который должен был вот-вот явиться. А ждал он так: утром вставал еще до света, на волокушу – и мчался к заставе, и там до самой темноты то стоял на ветру и смотрел на пустую дорогу, то забегал в сторожку, грелся шкаликом, скучал, играл со стражниками в кубик, кормил их сытно, с княжьего стола. И, наконец, услышал долгожданное:
– Идут! Идут!
Правда, они не шли, а ехали в две волокуши. На первой ехал Слом, копытовский воевода. Ха, воевода, гневно думал Рыжий, вор он и еще трижды вор, его давно бы надо было под ребро, да вот князь не велит, князь его терпит… А на второй волокуше сидел горский посол Ага. Он был мохнатый, как и все они, до устрашения, глаз из-под гривы видно не было, сверкали только одни зубы, а когти были покрашены золотом, а в ухе висела серьга, тоже из золота. Ага проехал мимо Рыжего и даже головы к нему не повернул, и так же приветствий как будто не слышал. Он и по городу проехал как идол, рта не раскрыл, и только уже возле терема – и то как выплюнул – ответил князю «да», когда тот спросил у него, легко ли и мягко ли ему ехалось. Вот так! И за столом молчал, на лучших не смотрел, над Бобкой не смеялся, ни вина, ни наливки, ни браги не пил, а только один мед – они, Рыжий читал, там у себя в горах пьют только горный мед, и только свежий, а не забродивший.
А поселился Ага в посольском флигеле – это было направо от терема, возле колодца. И ему сразу на крыльце поставили двух стражников, над крышей вывесили стяг Горской Державы – на синем поле белый круг, – а в самом флигеле все было устлано, застелено и завешено коврами. То есть всё было сделано так, как это делают в горах. И также, как в горах, посол ел-пил только на золоте, из золота, потому что у них там всё, что только можно, делают из золота. И продают они, и дарят только золото. Так сделал и Ага: поднёс князю большой, с полголовы, чурбан самородного золота, сказав при этом так: «Бери пока что это». Он был из непростых, этот посол, он у себя в горах, держал четыре перевала, пять крепостей и двенадцать рудников. Теперь же он хотел к этим своим владениям прибрать еще чего-нибудь, и говорил, что если Дымск ему сейчас поможет, то он потом с Дымском за это поделится. Хотя, он говорил, он и без этого «потом» Дымску и так уже помог: за то, что дымского посла, бей-бея Лягаша, его неродичи подло убили, он им уже с большой лихвой ответил – сжег их самую богатую долину и забросал ее камнями, и теперь там ничего не будет расти! Бей-бей Лягаш, сказал посол, был ему друг, бей-бей Лягаш был «настоящий». Он так всех и делил, этот посол, на настоящих и на прочих.
– Давай, князь! – говорил Ага. – Делай войну! По-настоящему. Я же слово своим дал, я говорил: нижний народ уже всё приготовил, нижний народ уже зуб показал и когти уже выпустил. Понял меня? Тогда спеши!
Да князь и без того спешил – и только сошел лед, как Слом его велением тотчас повел ладьи с припасами вниз по Голубе, а после через волок – и по Быстрянке вверх и вверх до самого Копытова. Там, от Копытова, до гор уже совсем недалеко, и там, в Копытове, уже и Сломова дружина была наготове, там и Ага еще с зимы, когда шел на Дымск, своих оставил – а их у него было две сотни – и все они теперь рвались обратно в горы и кричали: «На секир!». А сам Ага и князь теперь днями и ночами безвылазно сидели на Верху, у князя, и будто бы играли в шу, но на самом деле они на доску почти не смотрели, а все время говорили о чем-то вполголоса, один другому кивали и хмурились. А Рыжий…
Глава семнадцатая
ИЗМЕНА
…Получил письмо. Точнее, он нашел его у себя на тюфяке возле подушки. Это притом, что входить к нему без спросу никому не разрешалось – строго-настрого. На да и ладно. Рыжий взял это письмо, вскрыл, прочитал. В письме была всего одна фраза, но и та ничего ему не сообщала, а наоборот вопрошала. Фраза-вопрос была такая: «Когда Аль-Харибад придумал первый знак?» И больше ничего в том письме не было – ни подписи, ни адреса, ни даже запаха. Хотя, тут же подумал Рыжий, зачем ему все это, когда и так было предельно ясно, откуда, кто и для чего прислал это письмо. И еще сразу подумал, что вопрос очень простой, и вот на него ответ: в главе второй части четвертой сказано, что пять тысяч двести тридцать восемь лет тому назад придворный харлистатский звездочет Аль-Харибад впервые начертал сперва вот так, потом сюда, сюда, соединил, обвел – и получился знак «я», первый знак харлистатского алфавита. К этому первому, основополагающему знаку, многомудрый Аль-Харабад вскоре придумал еще сто сорок три подобных знака, посредством которых можно было – и можно и поныне – отобразить все могущие возникнуть в любой голове мысли и чувства. Так в Харлистате появилась письменность. То есть примерно вот таким должен быть ответ на вопрос из письма. Да, и вот что еще интересно, дальше подумал Рыжий, за это свое величайшее открытие досточтимый Аль-Харибад не получил ровным счетом никакого вознаграждения, даже морального. И вообще, почти никто при его жизни так и не узнал об этом его подвиге. Да и потом еще достаточно долгое время, в течение нескольких веков великое искусство письменности харлистатские мудрецы таили от всех, от кого только можно, и уже только потом, по прошествии весьма и весьма продолжительного времени, дело наконец дошло до того, что без умения владеть так называемой «безмолвной речью» в благословенном Харлистате уже нельзя было представить себе ни чиновника, ни лекаря, ни морехода, ни даже самого распоследнего надсмотрщика на соляных рудниках, потому что даже и ему по долгу его службы постоянно приходилось считать и записывать. Вот почему уже не менее трех тысяч лет тому назад у них был принят закон, согласно которому каждый харлистатский юноша был обязан закончить хотя бы начальную простонародную школу. И с той поры, то есть уже тридцать веков подряд, у них и в градостроительстве, и на мануфактурах, на кораблях, на рудниках и так далее, то есть везде весь Харлистат от мала до велика просвещен, а посему, так говорят они, и процветает. И также и Тернтерц и Мэг, Даляния, Фурляндия и даже Горская Страна. А что здесь мы имеем, гневно подумал Рыжий. В Дымске, согласно реестру, восемьдесят восемь грамотных. И это в столице! А если глянуть на уделы? То-то же! Так что чего тут можно требовать от этой глухоты и темноты, погрязшей в извечном невежестве, из-за которого здешний народ такой дрянной, ленивый и завистливый. Вот и сейчас они позарились на золотые россыпи, как будто всё здесь у них уже есть, вот им бы только еще россыпи… И ведь пойдут туда! И будут жечь ту Горскую Страну и льды ее растапливать, устраивать обвалы, чтобы ледники, срываясь вниз, сметали всё подряд! И рушили!
Подумав так, точнее, даже не успев додумать, Рыжий вскочил… И снова лег. И вновь вскочил! И засопел, и даже зарычал от гнева! Так вот зачем, подумал он, Урван сперва дал ему эту книгу, а после вдруг прислал это письмо – чтобы Рыжий теперь, когда уже все решено и все готово, вдруг взял и прозрел! Но,
