правда, разве это называется «прозрел»? Ложь все это, гневно подумал Рыжий, потому что разве в этой жизни все так просто, что тот, кто грамотен, тот и умен, и честен, и богат, а кто неграмотен, тот глуп и нищ и лжив и ни на что не годен?! Конечно, нет! Вот даже вспомнить Хвата. Хват ничего не знал – ни грамоты, ни как добыть огонь, ни что такое колесо, но все равно из всех, кого Рыжий когда-либо встречал, всегда останется умнейшим и мудрейшим! Вот то-то же! И, значит, истинная мудрость заключается вовсе не в умении читать, считать до миллиона, плавить железо, строить корабли, предсказывать движение светил… ну, и так далее. Поэтому какое ему может быть дело до того, когда Аль-Харибад придумал первый знак и для чего это Урван теперь не оставляет его в покое, а будто рвет на части и толкает на всякие глупости?! Но их не будет! И Рыжий взял письмо, поднес его к свече – и сжег. Потом сдул пепел с подоконника, лег на тюфяк, зажмурился… И вдруг вспомнил, что сегодня Ага опять говорил, что воздух на Равнине или, как он выражался, внизу, густ и тяжел. Так, может, от этой тяжести в дыхании равнинцы так тяжелы на подъем, опять подумал Рыжий, ведь же никто из воевод в поход не рвется, а только один князь…
Который, вдруг подумал Рыжий, стал для него теперь почти тем же, кем раньше был Хват! А после был Лягаш. А был бы жив отец…
А и действительно, подумал Рыжий, вот был бы жив отец, так что бы он сейчас сказал на это? Неизвестно. Вот то-то же. И Книга ничего не знает, то есть никто не знает ничего, ибо жизнь наша – тьма, будто ночное небо. Но, правда, в небе есть звезды, они хоть и слабо, но все-таки светят, а на земле звезд нет, здесь просто тьма. Но не заснуть – не спится. Но и за Книгу лучше не браться, зачем она ему, она ведь все равно ничего не подскажет и даже не усыпит…
И так Рыжий пролежал всю ночь, ворочался, а сон никак его не брал. А утром, только рассвело, он вышел на крыльцо и повелел, чтобы подали каталку и – мрачный, злой – отправился на пристань, по делам. Потом мотался по лабазам, мастерским. А вечером во флигеле они втроем играли в шу, Ага рассказывал о том, как объезжают рогачей и как они строптивы, но что без рогачей в горах никак не обойтись, ибо от них и то берут, и это, то есть от них много разной пользы, намного больше, чем от свинов. Рыжий кивал, потягивал вино, хрустел орешками… И думал о своем. Он знал – Урван не успокоится. И не простит того, что он его не поддержал. Пусть так! Он, между прочим, тоже не отступится – и будет до конца стоять за князя, старого упрямца, хоть князь напрочь не прав, а прав, конечно же, Урван, потому что война не принесет Дымску ни пользы, ни славы, ни, тем более, тех призрачных богатств, которые они пусть даже и добыли бы, но в одночасье бы разворовали! Вот так и вот о чем он тогда думал. Но вслух ничего не сказал – играл молча. И даже дважды выиграл. А ночью ему был весьма престранный сон, что будто он – ганьбэйский капитан, его корабль спешит узким проливом. «В-ва! В-ва!» – кричат усталые гребцы. А позади уже видна погоня, шесть галер. Рыжий вскочил…
Нет, он у себя, понял Рыжий, тихо, темно вокруг. Он лег и долго ждал и наконец заснул… Но ему опять снились галеры и он опять вскочил, опять успокоился, лег… И опять! И опять! И так всю ночь!..
А утром был суд, а за судом лабазы, мастерские, а вечером князь и Ага, мед, карта, шу. Ага молчал. Ага был в сильном гневе! Князь раз за разом повторял ему: уделы поднимаются, вот-вот придут, но получилось, что заминка в том, заминка в этом, и поэтому опять приходится откладывать поход, но как только управимся, так сразу выступим…
Но тут Ага не выдержал, вскричал:
– Срок, срок! Назавтра срок! Настоящий!
И князь, немного помолчав, сказал:
– Ну, ладно, дай мне еще ночь на ожидание. А завтра, может, оно всё само собой решится.
И князь как накаркал: назавтра поутру примчал первый гонец – из Глухова – и объявил: рыки идут! В обед прибыл еще один гонец, теперь уже замайский – и тоже объявил про рыков. А вечером – гореловский! Там тоже были рыки, но там от них вроде отбились. А после, еще ночи не прошло, а вот уже еще один гонец! И еще! И еще! И еще! И все они кричат: там рыки, здесь, а сколько их, тьма тьмущая, князь, помоги, спаси, уделы твои в панике – народ бежит, спасается! Да что в уделах, когда уже в Дымске волновались, ибо уже был пущен слух, что это опять грядет Великое Нашествие, и вспоминали, как тогда, шестнадцать лет тому назад, орда презренных свинокрадов сперва прошла как саранча по четырем уделам, потом дошла до самых здешних стен и осадила Дымск и трижды его штурмовала, и здесь тогда сотворилось такое, что теперь лучше этого не вспоминать! И, значит, говорили все, нам теперь не до горцев и не до их золота, потому что оно слишком далеко и высоко, а зато рыки слишком близко! Но князь их не слушал, а слушал доносчиков. Молчал, брови сводил и разводил. И было отчего молчать, ибо Замайск, доносили, в осаде, Глухов едва держится, и из Столбовска, Глинска – отовсюду – спешили гонцы и через них все воеводы в один голос призывали: князь, не до Гор теперь, а нужно выступать на Лес, все как один и сразу же!
Князь не спешил, тянул, как мог, гонцов уже не принимал, а повелел, чтобы их гнали со двора. И Рыжий гнал.
А город лихорадило. На площадях сбивались толпы. Кричали зло:
– Бей свинокрадов! Бей! – и с каждым днем все громче и неистовей.
И, наконец, Ага не выдержал. Вышел из флигеля, снял с крыши горский стяг, свернул его и затолкал в хурджун… И ему тотчас подогнали волокушу, хоть он того не требовал – рта не раскрыл, – да только разве это было непонятно? Ага сел в волокушу, оглянулся, увидел князя, вышедшего на крыльцо, и засмеялся, плюнул, завизжал:
– Ийя-я-я-яй! Порс! Порс!
И волокуша понесла – в галоп!
А дальше было что? Да ничего особенного. В обед к крыльцу пришел народ и молча стоял, ждал. Князь вышел к ним и объявил Большой Лесной Поход, а Горская Страна, он сказал, пока что отменяется. Крик был и ликование. И были отправлены гонцы во все пределы. Равнина сразу ожила и приободрилась, в Дымск спешно потянулись воеводы, и каждый вел с собой дружину. Князь принимал удельных на крыльце, расспрашивал, корил – но не за горцев, ибо о них помина уже не было, а вообще, за всякое, – ну а кого и хвалил.
А Рыжий пропадал на Пустыре – там обучалось войско, – смотрел, приказывал, а порой даже лично сам показывал секретные приемы. А после, возвратясь к себе, никак не мог заснуть. Сидел, читал: «Мир, созданный Создателем…»
А внизу плясали, пели, гоготали. Что им, сердито думал Рыжий, походы в Лес случались чуть ли не каждый год и они к ним уже давно привыкли. Правда, обычно это было так: один из воевод брал с собой малую дружину, шел и сжигал три-пять рычьих поселков – так просто, для острастки, – и сразу становилось тихо. Ну а теперь было совсем не так!
– Хва! Хва! – кричали в Низу на пиру. – Под корень дикарей! Всех! Навеки!
А он сидел на Верху и молчал, листал Книгу Всех Знаний, порой поглядывал в окно и думал. И было ведь о чем подумать! Как странно, думал он, ведь только что прошла очень суровая, даже жестокая зима. Такая, что даже здесь, на Равнине, был очень сильный голод, а многие просто замерзли. А что в это время творилось в Лесу? Да просто мор, страшный падеж, и Лес теперь, конечно, пуст, то есть без дичи, и поэтому немногие уцелевшие после всего этого рыки, конечно же, должны были выйти на Равнину. И вот они и вышли и грабят, лютуют, все это понятно, потому что иначе им просто не выжить, но откуда у них вдруг столько сил? И, главное, как удивительно слаженно они на этот раз идут, и как безошибочно точно они выбирают места для своих нападений. Что-то нечисто здесь, ох, как нечисто! И как всё это происходит для кого-то очень вовремя! Ведь о каком теперь походе в Горы может идти речь?! Да теперь главное – это отбиться от рыков – так все теперь кричат! И тоже что-то очень они слаженно кричат. А кто их сладил? Да тот, кто написал письмо про Харлистат, а теперь затаился, молчит, в Дымск не является. Еще бы! Ему сейчас некогда! Ведь он сейчас вовсю старается и подбивает, подкупает дикарей, натравливает их, дает им дельные советы, потому что сами они никогда бы ни за что не догадались…
Нет! Рыжий, спохватившись, усмехнулся. И покачал головой. И опять усмехнулся. И подумал: лучше не вилять, а лучше давать начистоту! А это чистота такая: горцы ему никто, а рыки ему братья, вот поэтому он и не хочет выступать на рыков, зато на горцев – хоть завтра, хоть прямо сейчас…
Но тут Рыжий опомнился и ощетинился. Нет, гневно подумал он, дикари ему не братья! Но, правда, если это действительно так, то кто они ему тогда? И сам он кто такой? И вообще, вот она перед ним, Книга Всех Знаний, но разве в ней хоть что-нибудь написано о том, как надо поступать в подобных случаях? Она об этом знает? И Рыжий сидел, листал страницу за страницей. Шли дни. Войско готовилось к войне, князь
