застыло в Вечном Равновесии. Вот если бы можно было видеть будущее, то есть листать его как книгу и, заглядывая вперед, знать то, что все остальные прочтут только впоследствии! Вот если бы… – Но тут Сэнтей поморщился и замолчал. Потом вновь улыбнулся и продолжил: – Но всё это пока не важно. А важно только твердо запомнить вот что: мы – братья в Башне, а они – это все остальные. И пусть они себе живут, воюют, богатеют – там, за стеной, вне Башни, как им только вздумается! И пусть они и далее пребывают в уверенности, будто счастье это наивысшее благо, а печаль это наистрашнейшая беда… Ну, и так далее. То есть их жизнь – это сплошная суета, битва теней, обман. А на самом же деле, запомни: мысль – вот где жизнь, мысль правит всем!..
Сэнтей вдруг замолчал, долго смотрел на Рыжего, а после сказал уже так:
– Прости, я уклонился. Точнее, забежал вперед. Забыл, что ты, конечно, наш брат, но ты ведь пока самый младший из нас. А для того, чтобы ты как можно скорей возмужал, мы, старшие, должны тебе помочь найти себя. Ведь я же говорил: печалей – бесконечность, но каждый из нас должен отыскать свою, сугубо индивидуальную печаль. Или, может, ты уже нашел ее?
– Нет, – сказал Рыжий. – Я пока еще не знаю, – и попытался отвести глаза…
Но не успел – глаза Сэнтея ему этого не дали. Тогда Рыжий заставил себя ни о чем не думать… И какое-то время ему это удавалось. Ну а потом, когда он устал это делать, тогда он стал просто повторять: «я не знаю, я не знаю, я не знаю…» Потом, немного успокоившись, он начал вспоминать прочтенное – из каждой книги по абзацу, вразнобой – лишь бы только не дать себе сосредоточиться на том, о чем Сэнтею знать было совсем не обязательно. Это, конечно, было очень тяжело… Но удавалось! И продолжало, продолжало удаваться…
И, наконец, Сэнтей не выдержал и, опустив глаза, сказал:
– Да, может быть и так. Все может быть… Что ж, Башня велика, – продолжил он уже сердито. – Значит, тогда иди и ищи сам! Ты, скажем, можешь обратиться к Дрэму, и он откроет тебе Всестроение. А можешь оставаться у меня, и тогда я буду учить тебя уходу в прошлое – в свое или в чужое. Есть и другие братья. Нас ведь много. Ну, что ты выберешь?
Рыжий по-прежнему молчал.
– Так, – мрачно сказал Сэнтей. – Понятно. Значит, ни прошлое, ни Всестроение тебя не привлекают. Но, повторяю, Башня велика и безгранична, и ты можешь бродить по ней, искать свою печаль всю жизнь, ибо спешить у нас не принято. Спешат только тогда, когда бегут за счастьем – например, где-нибудь в Лесу в погоне за Убежищем. А здесь… Иди! Вверх два квартала, за костярню, под мост, через пустырь, и там будет стоять красный дом. На первом этаже вот так, – он показал, как именно, – ты постучишь. А говорить: «Подхватного не ждали?» А этот дом забудь. Пока тебя не пригласят сюда. Понятно?!
Да еще как, гневно подумал Рыжий, только зачем теперь идти и что теперь искать, когда он уже совершенно точно знает, что та печаль, которая его так привлекла…
Нет, ничего не говори, быстро подумал Рыжий, иди, жизнь – это суета… И как он там еще сказал? Хотя какая разница! И Рыжий резко встал и вышел.
Глава пятая
ПЕРВЫЙ ЭТАЖ
И вот Рыжий нашел тот дом, подошел ко второму подъезду и вошел в него. Там на первом этаже была только одна дверь, над ней висела вывеска, изображавшая большие настенные часы. Рыжий негромко, осторожно постучал – условным стуком, конечно. В ответ глухо послышалось:
– Войдите.
Рыжий вытер стопы о гребенку, толкнул дверь и вошел. Там и в самом деле оказалась часовая мастерская, на стенах, полках и стеллажах которой были расставлены или развешены самые разнообразные часы: разобранные, собранные, идущие, стоящие, старых, новых конструкций, большие, малые, простые и замысловатые. И всё это было в полумраке, потому что никакого верхнего света там не было, а только в углу, над рабочим столом горела небольшая лампа, а возле нее сидел мастер – лобастый, серый и, надо думать, низкорослый тип с толстым моноклем на глазу. В монокле сверкал отблеск лампы. Монокль был как огромный, сверкающий, сверлящий глаз. Рыжий, прищурившись, спросил:
– Подхватного не ждали?
– Нет, – сухо ответил мастер и, опустив голову, опять взялся за работу.
Монокль сразу поблек. Рыжий стоял в пороге. Со всех сторон вразнобой – и с разной силой звука – тикали часы. Лобастый часовщик держал в одной лапе пинцет, в другой отвертку и внимательно рассматривал только что вынутое им из часов маленькое зубчатое колесико. А еще Рыжий чуял неприязнь. Она была разлита в воздухе, она выталкивала прочь! Рыжий стоял, переминаясь на стопах, и чувствовал, как в нем вскипает зло… Но нет! Рыжий сжал челюсти и уравнял дыхание, а после не спеша, с достоинством прошел к столу и сел напротив мастера. Тот недовольно засопел, медленно отодвинул в сторону разобранный механизм, снял монокль, тщательно протер его и, глядя Рыжему прямо в глаза, негромко, но твердо сказал:
– Вакансий нет. Я занят.
Глаза у мастера были бесцветные, слезливые и сплошь в красных лопнувших прожилках. И этакое пугало – тоже мудрец из Башни, насмешливо подумал Рыжий, ладно! И сказал:
– А я к вам ненадолго. Только спросить, куда мне идти дальше, и все.
– Как это «все»? – спросил мастер и удивленно заморгал.
– А так, – жестко ответил Рыжий. – Вы мне не нравитесь.
– Ого! – довольно громко сказал мастер и тут же замолчал, прищурился… а после рассмеялся и воскликнул: – А вы мне наоборот! – И тут же добавил: – Не обижайтесь. Я сейчас. Вот только докручу.
После чего опять надел монокль и склонился над часами. Поставил анкер, запустил его. Часы затикали. Мастер прислушался… и немного сдвинул рычажок настройки. Потом еще, после чего опять прислушался. Р-ра, поразительно, подумал Рыжий, да как здесь, в этом сплошном тиканье, можно что-то понять и настроить?
А мастер усмехнулся и спросил:
– Ну, как теперь?
– Как будто хорошо, – на всякий случай сказал Рыжий.
– Тогда, – с улыбкой сказал мастер, – вот вам монокль, вот инструмент. Давайте, приступайте!
– Но я… – начал было Рыжий.
– Давайте! – строго сказал мастер. – Или уходите.
И опять на Рыжего уставились бесцветные, слезливые глаза. Теперь в них, ясно видел Рыжий, была уже не неприязнь, а просто насмешка. Р-ра, даже так! И Рыжий, сдвинув брови, взял монокль, приладил его поудобнее, потом взял в одну лапу часы, во вторую отвертку…
И началось! Потом пятнадцать дней подряд он разбирал и собирал часы разных конструкций. А мастер Эн, так звали этого лобастого, говаривал:
– Конечно, с виду все это просто забава. Но привыкай, мой друг, учись. Кропотливость и точность – великое дело. Ну, и терпение. И слух.
А сам сидел в углу на корточках, поглядывал на Рыжего, порой давал ему советы, а в остальное время просто разглагольствовал о каких-то совершенных пустяках. По крайней мере, именно такими представлялись они Рыжему. Но, тут же думал он, мастер не может быть столь глупым, значит, он нарочно притворяется таким или изъясняется иносказательно, и тогда Рыжий должен догадаться, на что он намекает, и принять его игру, и тогда мастер посчитает его достойным серьезных бесед – и перестанет притворяться, и заговорит по существу. Вот о чем думал тогда Рыжий и долго, еще целых две недели, он с большим вниманием (но не подавая вида) выслушивал речи мастера, пытаясь вникнуть в их скрытый смысл, но ровным счетом ничего даже мало-мальски интересного не мог в них найти. И очень злился. По вечерам, придя к себе в гостиницу, он плотно ужинал – Эн не кормил его, да, впрочем, он и сам тоже не ел, а только говорил и говорил, и говорил без умолку… Так вот, придя в гостиницу и там первым делом плотно поужинав, Рыжий затем запирался у себя в комнате, ложился на пуфарь, брал какую-нибудь книгу и начинал ее читать… Но мысли его путались, он быстро засыпал. Точнее, это был даже не сон, а так: упал, как провалился, потом сразу вскочил – а это уже утро. И он опять спускался вниз, поспешно завтракал, хватая все подряд – и рысью к мастеру! А там опять монокль, отвертка, винтики, колесики. Тик-так, тик-так…
Но где это он? С кем? И, что еще важней, думал Рыжий, ведь он не слеп и видит, и всё понимает… Вот
