только как об этом спросить? Ведь то, что он предположил о мастере, выглядело настолько глупо, что говорить об этом значило сразу выставить себя на беспощадное осмеяние! Но все равно еще через двенадцать дней Рыжий наконец решился и спросил – правда, не напрямую, а осторожно заходя издалека:
– А время, оно растяжимо?
Эн поднял брови, помолчал, потом сказал:
– Конечно. Ведь в детстве, как ты помнишь, дни просто летят, а в старости, поверь, это будет уже совеем по-другому. Однако… – и тут же добавил: – Давай, давай, не отвлекайся! Я буду говорить, а ты работай.
И теперь у них стало так: Рыжий работал, мастер говорил. Точнее, рассуждал. И уже не о пустяках, а всерьез. Порой сам с собою спорил. То есть начнет о чем-то говорить, а после сам же себя перебьет:
– Нет, все не так! Я был не прав. Точнее будет вот как…
И начинал заново. Но это если сам с собой. А вот возражений от Рыжего он просто не терпел! Мог закричать, мог нагрубить. Потом не извинялся – замолкал, сопел и не смотрел в глаза… И вдруг опять:
– Да, время! Объективное и субъективное. А время нации? Но чтобы разбирать подобное понятие, мы прежде всего должны решить такой весьма принципиальный вопрос: а что есть нация – объект или субъект? Если субъект, тогда мы можем говорить о жизни нации, то есть о ее рождении, взрослении, потом старении и, наконец, смерти – естественной или насильственной. Ну и, конечно же, при этом нельзя будет отбрасывать и такие объективные причины, как ее состав и численность, природные условия, в которых она вынуждена существовать, а также численность и характер ее соседей, которые, как правило, ей только мешают. А если же она объект, то тогда…
И вдруг, забыв о нации, он мог вдруг взяться рассуждать о колебаниях во времени – в доли секунд, почти неуловимых – и утверждать, будто причина этого лежит в движении планет вокруг Солнца. То есть полнейшее безумие, ибо причем здесь Солнце, думал Рыжий, или, вдруг думал, как знать, после чего, застыв, во все глаза смотрел на мастера, а тот вновь рассуждал о нации, о государстве, эволюции. О роке. О смерти. Об экспоненте времени – то есть о том, что перед нашей смертью время в нашем объективном сознании вдруг будто бы резко замедляется, и поэтому наши последние мгновения могут вместить в себя такое огромное количество самой различной информации…
И вдруг, словно очнувшись от нахлынувших на него видений, мастер Эн замолкал, насмешливо смотрел по сторонам, а после с гордым видом говорил:
– Часы! А что такое часы? Вот, мне их принесли, я их чиню и с этого кормлюсь. Но разве часы – это время? Нет, это самый что ни на есть банальный хронометраж, набор мертвых цифр. А вот настоящее, истинное Время – оно всегда живое и подвижное. Вот, например…
И тут он снова принимался рассуждать, теперь уже о петлях времени, о норах времени, попав в которые, ты можешь двигаться вперед или назад по шкале времени. То есть по своему собственному желанию, посещать – свое или чужое – будущее или же прошлое. И тут же добавлял, что это дело обычное – и при этом еще улыбался! Рыжий молчал, но был совершенно уверен, что мастер над ним издевается. Или сошел с ума. Шли дни. Перечинив все имевшиеся в мастерской часы, Рыжий спросил, что ему делать дальше.
– Как это что?! – сказал мастер. – Клиентов нет, значит, опять чини. Или ты хочешь сидеть без дела?
Нет, сказал Рыжий, не хочет, и начал разбирать и собирать и без того уже исправные часы. И слушать мастера. Тот говорил:
– Жизнь – это как река. А мы как листья на ее поверхности. И Время нас несет. Время – это течение Жизни. И это течение может сделать так, что чья-то жизнь протечет, даже, точнее, промчится очень быстро, да хоть в один день, а может взять и закружить тебя в водовороте. И утопить. Но может быть и такое, что пловец вдруг замечает, что над рекой в некоторых местах нависают ветки. Ну так чего зевать? Схватись за них, повисни, подтянись, ведь это же ветки, а ты лист, это же так естественно, и ты тогда… Ты что, не понял, что тогда? – вдруг резко спрашивал он. И тут же продолжал: – Тогда работай!
И Рыжий работал. И был очень внимателен. А когда понял, что его догадка не столь уж и бессмысленна, какой она ему показалась в самом начале, то он тогда… Нет, он еще три дня молчал, и только потом решился и спросил, на это раз уже напрямую:
– Так ты, значит, висишь?
Эн засмеялся и сказал:
– Нет, я сижу. Смотрю, как вас несет. И думаю, какие вы глупцы, ведь ветка же рядом!
– И ты, – Рыжий сглотнул слюну, – давно уже вот так?
Эн отвел глаза, задумался. Потом, все так же глядя в сторону, ответил:
– Да, уже сорок лет. Я, правда, не могу отсюда выйти. Там меня сразу подхватит течение. Да и другим войти ко мне тоже нельзя. Почти! Ведь моя дверь открывается только на условный стук, и только изнутри. Ты же знаешь! Ты же, я слышал, уже не раз пробовал открыть ее без стука. Так?
Рыжий промолчал. Эн встал. Глаза их встретились. В глазах, вспомнил Рыжий поучения Сэнтея, можно прочесть всё, что захочешь: судьбу, характер, мысли, чувства, прошлое. А здесь, Рыжий невольно вздрогнул, глаза у мастера были на этот раз совсем другие, то есть в них теперь была одна сплошная чернота, и больше ничего! Рыжий, поежившись, спросил:
– И… нравится… вот так вот… сорок лет?
Эн зло оскалился и с вызовом сказал:
– А что?! Ты думаешь, что я много чего за эти годы потерял? Я, может, ты хочешь сказать, что-то важное пропустил? Чего-то интересного не увидел? Или, наконец, ты думаешь, что я за это время мог что-то забыть? Только зачем мне выходить, чтобы вспомнить? Бурк и весь Мэг, да и Тернтерц, Даляния, Фурляндия, Ганьбэй… Вот где они все! – и он постучал себя согнутым пальцем по лбу. – Здесь! Понял? Вот…
И сердито мотнул головой, и заходил по комнате. После, немного успокоившись, Эн сел к столу, взял в лапы винтик, повертел его и отшвырнул. Винтик скатился со стола, упал. Рыжий хотел его поднять…
– Не надо, – сказал Эн. – Сиди.
Сидели. И молчали. И так продолжалось достаточно долго. Вдруг Эн опять заговорил:
– Зачем всё это? Суета. Я сам в себе. И ты в себе, только ты этого еще не понял. А может, и понял, да просто не хочешь себе в этом признаваться. А время, что оно дает? Только несет нас к смерти, вот и всё. А смерть есть тьма и пустота и глухота. Смерть есть полнейшее Ничто, ибо другой, потусторонней, жизни нет, как нет и другого времени. Нет!
Эн снова замолчал и нервно, сам того не замечая, тер лапой по столу, царапал на нём полировку. Потом сказал:
– Вот так вот и сижу. Я не спешу, ибо здесь время… Нет, не остановлено, а просто как в стенных часах – ходит, ходит по кругу: утро, день, вечер, ночь и опять утро. С той же самой точки. Здесь время как циферблат. Нет, как змея, схватившая саму себя за хвост. А дней недели, месяцев, пор года и тому подобного здесь у меня нет уже сорок лет. И поэтому и я, каким тогда здесь закрылся, такой и сейчас. И всё моё со мной. Мне даже есть, и то не нужно, ведь сутки можно потерпеть, не так ли?
Рыжий промолчал. Эн засмеялся и сказал:
– Вот так я и живу. Чиню часы и думаю. Иногда ко мне приходит кто-нибудь из братьев, приносит новые книги. Я их с интересом читаю. И снова думаю. И это очень просто, привыкаешь. И если ты хочешь, то я и тебя научу, и ты тогда тоже будешь, как я…
И замолчал. И вновь они посмотрели один другому в глаза. Глаза у Эна, это Рыжий видел четко, были без дна. Эн ждал. Точнее, затаившись, поджидал…
– Нет, – сказал Рыжий и встал. – Это как смерть.
– Смерть тела – да, – согласно кивнул Эн. – А мысли? А мысли живут. Значит, и я по-прежнему живой. А вот когда действительно, по-настоящему умрешь, тогда умрет и твоя мысль. Я смерти тела не боюсь, зачем мне мое тело, но смерти мысли… – и тут же поспешно сказал: – Садись, чего вскочил?
– Нет! Нет, – Рыжий попятился. – Нет, это не мое. Я думаю, что Создатель…
– Создатель! – рассмеялся Эн. – И ты о нем! А кто он такой есть? Он что, Первооснова? А если же не он, тогда и вообще… Что, всё равно уходишь?
