– еще немного, и он упадет, полетит в темноту, в никуда. Нет, ни за что! Рыжий вскочил и отошел к стене. Кружилась голова, виски сдавило, в горле пересохло. Ну, еще бы! Ведь он же только что увидел…
Нет, это вздор, гневно подумал Рыжий, чего ведь только не привидится!
И все-таки…
Рыжий прошел к столу, сел, взял перо и зарисовал свое видение. Задумался… Нет! Зачеркнул и отшвырнул перо. Опять долго сидел… А после резко встал и заходил по комнате. А после подошел к стене, брал книги одну за другой, перелистывал. Зачем он это делал, непонятно, ведь он прекрасно знал, что ничего подобного он в этих книгах не найдет, а только наоборот… И пусть наоборот, так оно даже лучше, потому что он тем скорее докажет, что его видение – это обман, и сразу же успокоится. А если так, то надо продолжать! И вновь и вновь Рыжий брал книги, искал в них нужные места и делал из них выписки. Зачеркивал. И вновь выписывал. Ходил, нервно позевывал. Читал – до вечера. Потом спустился вниз, поужинал…
Потом вышел на улицу. Вот почему-то вдруг потянуло – и вышел. Долго плутал, бродил по темным переулкам и даже несколько раз был задержан на рогатках и отпущен, и вновь и вновь бродил…
И наконец нашел! Вот он, тот самый храм! Тихо, как будто от кого-то таясь, Рыжий вошел в него. Зурр в это время зажигал светильники. Увидев Рыжего, он сдержанно кивнул ему и почти сразу отвернулся, тем самым давая понять, что он очень занят. Но Рыжий все равно сказал:
– Я к вам. Вчера вы говорили мне…
– Я? – удивился зурр. И замер. И снова посмотрел на Рыжего, задумался, покачал головой и сказал: – Простите, но мы с вами не знакомы.
– Как?! – поразился Рыжий.
Зурр молчал. Рыжий опять, теперь уже куда внимательнее, осмотрелся. Колонны – да, очень похожие на те. А выше, в полумраке, свод. Роспись на нем почти что не видна, но она есть. Значит, там точно есть свод. Неба отсюда, значит, не увидишь. Вот так-то! Рыжий медленно опустил голову и посмотрел на зурра. И зурр смотрел на Рыжего. Вот, кстати, и еще одно свидетельство, подумал Рыжий, тот зурр смотрел совсем не так. И ростом он был пониже. И сам темней…
– Простите, – сказал Рыжий. – Я ошибся.
Зурр понимающе кивнул. Но Рыжий стоял на месте, он не уходил, он еще ждал, надеялся. И зурр тоже стоял, внимательно смотрел на Рыжего и медленно моргал. Потом сказал:
– А тот, кого вы ищите, ушел.
– Куда?
– Никто не знает, – сухо сказал зурр. – Был, а потом исчез. – После чего продолжил уже громче: – А что здесь такого? Сейчас же отсюда многие бегут. Вместо того, чтобы… – Но тут же спохватился, замолчал. Потом опять сухо сказал: – Идите с миром. Я помолюсь за вас.
– Но я… – начал было Рыжий.
– Не верите? – сверкнув глазами, спросил зурр. – И что с того? Это ведь ничего не решает! Как мир устроился, так он и по сей день устроен точно так же. Мир не меняется! А что мы думаем о нем… и что мы считаем истиной… и верим ли мы в Стоокого… Разве это влияет на мироустройство? Все это суета, мой…
И тут зурр опять запнулся, помолчал, потом, нахмурившись, сказал:
– Прощай, мой друг, – и опять отвернулся к светильникам.
Рыжий стоял, оцепенев. Зурр скрылся за колонной. Прошел за возвышение. Потом, уже совсем откуда- то издалека, раздался его голос:
– Уходите.
Рыжий ушел. Пришел домой и лег, не постелив, прямо поверх всего, на покрывало. Всю ночь не спал! Смотрел на полки с книгами и размышлял… О чем? Трудно сказать. Потому что думалось какими-то обрывками, картинками. Хват, князь, Юю… А что Юю, сердито думал Рыжий, ведь если бы он тогда даже и догнал ее, то разве бы много чего изменилось? А если бы он не встретил Лягаша? А если бы его убили на пиру? И это бы случилось очень даже запросто, но князь тогда перевернул светильник – и Рыжий, уже в кромешной тьме, успел прыгнуть в окно. А после была Зыбь. А после… Много чего было после! Теперь вот зурр. Нет, это все же прежний зурр, гневно подумал Рыжий, не зря же он хотел назвать его «мой брат», но спохватился. Поэтому вот только бы дождаться следующей ночи!..
А пока еще лишь только рассвело, и Рыжий встал, сошел в хозяйскую и там позавтракал, вернулся, сел к столу… Но книги плохо коротали время, глаза смотрели и не видели, мысль то и дело спотыкалась, казалось, что хочется спать. Рыжий ложился – сон не шел. И он опять вставал, читал, порой просто сидел, прижав лапы к глазам, пытался вызвать шар – но ничего не получалось. Тогда он вскакивал, расхаживал по комнате, стоял возле окна, разглядывал прохожих, угадывал, который из них кто, куда спешит, зачем… Но это тоже вскоре надоело, и он опять читал… А зурр не шел из головы! Тогда Рыжий просто сел и принялся смотреть, как сыплется песок в часах. Потом, разбив часы и высыпав песок на стол, дотошно пересчитывал песчинки, делил их поровну, для равновесия… Потом смахнул их на пол и застыл, и так и просидел до темноты. Потом так же сидел и в темноте. Только когда на башне прозвонили «восемь», он резко встал и, потянувшись, до хруста расправив все кости, прошел к двери…
А после разве что не кубарем спустился вниз по лестнице и выбежал на улицу, и побежал!..
Но так и не нашел его! Храм как будто исчез. Но он не верил в это! Час или два он еще бегал взад- вперед по близлежащим улицам, метался в подворотни, крался вдоль стен, заглядывал во все углы…
Напрасно! Тогда он вернулся к себе – тяжелой, твердой поступью, – закрылся на замок, зажег свечу и сел к столу. Ну вот, мрачно подумалось ему, теперь он совсем, абсолютно один. Во всех своих видениях, сомнениях…
Которые когда-нибудь убьют его, сведут с ума! И чтобы от них избавиться, был только один способ: их нужно было высказать. А если их некому высказывать, то он их запишет – и от этого ему тоже должно стать легче. Да, обязательно! А если так, то Рыжий встал, взял циркуль и линейку, расстелил на столе большой лист пергамента – и после просидел над ним всю ночь, чертил, считал, записывал, зачеркивал, вставал, ходил и вновь садился и записывал. А после всё порвал и выбросил в корзину. Лег и немедленно заснул. Так началась работа над Трактатом. Но он этого тогда еще не знал, а желал только одного – чтобы тот огромный серый шар как можно скорее исчез из его памяти. Исчез ведь зурр! И храм исчез. И Башня, и братство. И где-то там, на улице Стекольщиков, живет Сэнтей – и пусть себе живет! И Рыжий тоже жил сам по себе! И это было вот как: работал он только по ночам, потому что ночью ему лучше думалось, особенно в лунную ночь, а утром он отсыпался, днем выходил гулять…
Правда, это было не совсем то гуляние, о котором можно было бы подумать, а тогда это было уже вот как: Рыжий брал сумку толстой дикой кожи и подходил к стене, долго смотрел на книги, хмурился… А после доставал две-три из тех, которые, как он убеждал себя, ему больше никогда не пригодятся, засовывал их в сумку – и уходил, уже не поднимая головы. Придя на рынок, он становился в мелочный ряд, выкладывал свой «товар» на прилавок и ждал. Порой к нему за целый день никто не подходил. А если же у него что и брали, то почти за бесценок, и то, как он предполагал, не за то, что там было внутри, а за то, что снаружи, то есть зарились на позолоченные корешки и на крепкие бронзовые застежки. И еще: какую бы малую сумму ему при этом ни предлагали, он никогда ни с кем не торговался – брезговал. Продав товар, он заходил в дешевую требушную и там обедал. А если ничего не продавалось, тогда он просто шел домой. Бывало, по три дня он ничего не ел. В гостинице его уже никто не ждал, потому что прежняя хозяйка всё же съехала (она звала его с собой, он отказался), а новый хозяин – злой, неразговорчивый – в счет неуплаты за жилье сперва забрал у Рыжего сервант, потом пуфарь, а после стал грозить, что скоро начнет забирать книги. Рыжий спросил:
– А вам они зачем?
– Как?! На растопку! – прорычал хозяин, и все, кто были тогда рядом, рассмеялись.
Зато Трактат – теперь-то Рыжий знал, над чем он трудится, – Трактат уже вполне сложился, оставалось только переписать его начисто, разбить на главы и уточнить некоторые излишне тяжеловесные формулировки. Теперь, вернувшись с рынка, Рыжий, закрывшись у себя, порой до самого утра просиживал над картами и древними отчетами, сверял и измерял, рассчитывал экванты и эксциклы, течения у южных берегов, влияние затмений на приливы… А серый страшный шар уже не нависал над ним, а парил. Да он и страшным уже не был! Мысль уяснила шар, поэтому теперь работалось легко…
