– Что?! – Рыжий подскочил. – А Южный Континент?
– А я разве сказал, что его нужно отринуть? – удивился Сэнтей. – Ведь без него, насколько я из твоих слов понял, не будет никакого Равновесия. Вот ты и о нем всё напиши, и, кстати, подсчитай, что будет, если он вдруг… А, впрочем, ты и сам в силах решить, что и в каком порядке и что именно тебе лучше всего излагать. Ну так что ты, согласен?
Но Рыжий молчал. Рассеянно взял поданное яблоко и начал его грызть. Оно было сладкое, душистое… и даже как будто хмельное. Да еще как, растерянно подумал Рыжий, он же так крепко захмелел, что вот и глаза уже слипаются, спать хочется – невмоготу. Зурр говорил…
– Что это?! – вскричал Рыжий. – Почему…
Запнулся и сглотнул слюну, и часто-часто задышал.
– Ешь, ешь, – насмешливо сказал Сэнтей. – Это не просто яблоко, а Яблоко Забвения. Оно тебе дарует равновесие и заглушит твою великую печаль. Ешь, ешь!
Рыжий отбросил яблоко, шагнул было к Сэнтею… но зашатался и упал. И тотчас словно провалился в темноту.
Глава десятая
КРОНС, ВЕТЕРАН ШЕСТОГО ЛЕГИОНА
А когда он очнулся, уже вечерело. Вокруг него, со всех сторон, были деревья. А, это он, значит, в лесу, подумал Рыжий, и он, значит, только что проснулся. Но он не лежал на земле, а он шел, точнее, едва брел по косогору. И он был очень слаб. Ф-фу, вот дела, как тяжело дышать, дальше подумал Рыжий. А еще этот лес вокруг – он какой-то очень странный, он в таком странном лесу никогда раньше не был. И вообще, это, может, совсем и не лес? Настоящий лес, он же должен быть вот каким – темным, сырым и почти непроходимым. Земля в таком настоящем лесу должна быть сплошь усыпана еловыми иголками, палой листвой, а на полянах, если они там есть, должен расти вереск. Ну, и еще земляничник. В голодный год, когда в лесу совсем нет дичи, приходится есть ягоды, а то даже и листья. А те, кто половчей, ищут сладкие коренья. Да это, в общем-то, несложно. Вот Хват учил…
Хват, удивился Рыжий, кто это такой, он не знает никакого Хвата. И в лесу он, кстати, раньше не бывал, он про лес знает только по книгам да по чужим рассказам. А вот по чьим, он это помнит или нет? Рыжий задумался и понял, что не помнит. Тогда он остановился, широко, нервно зевнул и посмотрел по сторонам. Вокруг росла трава, она была высокая и душистая. И еще было много цветов. Зато деревьев было очень мало, они стояли раздельно одно от другого, как в парке. А что такое парк, подумал Рыжий, и вспомнил, что парк – это там, возле дворца. А во дворце живет король, дряхлый старик, точнее, раньше жил. И как только он умер, парк в тот же день сожгли, и Рыжий ходил смотреть, как этот парк горит. Там тогда собралась очень большая толпа, шумели, спорили и напирали все ближе и ближе, а королевские стражники отгоняли их от огня, кололи пиками, кричали, чтобы расходились, и обзывали их мародерами. А что такое мародер?
Р-ра, испугался Рыжий, что это с ним?! Он падает!..
Рыжий упал, закрыл глаза, полежал так немного и подумал, что это дурной сон, что надо скорей просыпаться, и открыл глаза. Теперь он был не в лесу, а в ярко освещенной комнате. Слезинка воска скатывалась по свече. Рыжий смотрел на нее и ждал, когда следом за ней побежит еще одна слезинка. И вот она уже бежит. А вот еще одна. А вот, через некоторое время, еще… Но Рыжему уже надоело на это смотреть и тогда он медленно, с большим усилием перевел взгляд в сторону. Теперь он видел стол, а за столом сидел мрачный старик. Этот старик взял из вазы яблоко и начал о чем-то говорить, но его голоса не было слышно. Кто это, подумал Рыжий. И тут же подумал: как кто, да это же князь, и князь сидит уже не за столом, а на полу, на шкуре чудо-зверя, и, улыбаясь, говорит:
– Так не ходи! Вот так ходи!
И Рыжий, смотрящий этот сон и в то же время живущий во сне, послушно зажал в лапе фишку, а после пошел так, как ему указали. А после посмотрел в окно. За окном была ночь, мела метель. А в княжьем тереме было тепло. В печи трещали поленья. А он играл с князем в шу. Пил сладкое вино. Грыз орехи. Думал. О чем? Это важно! Это очень, очень важно! Ну, вспомни! Ну! Ну…
Нет, так и не вспомнил. Встал и опять оказался в лесу, и пошел. Его шатало. Споткнулся, чудом удержался на стопах. Внутри горел огонь. Пить, пить, думал Рыжий, иначе умрешь! Пошел – скорей, скорей! – между деревьями, и шел так достаточно долго, и, наконец, нашел ручей, торопливо спустился к нему по камням, склонился над водой, увидел в ней свое отражение…
И сразу вспомнил, кто он такой и откуда, и как его зовут, и даже как он здесь, в этом лесу, оказался. Он – это Кронс, второй трубач Шестого Легиона, шулер и пьяница, бретёр. В прошлом году, когда форсировали Эрру, он первым выскочил на мост – и был представлен к званию, возглавил полусотню. А потом за сущую безделицу, за драку на посту сразу попал под трибунал, а там, как водится, с него сорвали белый офицерский шарф, вернули в трубачи и даже лишили надбавок за выслугу лет. И он опять клыкачил, только теперь уже безо всякого рвения, и, затаившись, ждал случая. Когда была объявлена Великая Амнистия, он подал в отставку, но ее отклонили. Тогда, когда этой зимой они опять вступили в горы и начались бои, и вроде даже потеснили Претендента, но настоящего успеха так, правда, и не было, а еще задерживали выплаты и перестали кормить, и генерал грозил, что с дезертиров будут живьем драть шкуру… Тогда он, как и многие, бежал. И еще как – ого! Тогда были веселые деньки. Но об этом молчок! А дальше было так: спустились с гор и начали сбиваться в шайки, Быр звал его с собой, Быр – верный, старый друг, но он ему твердо сказал: – «Нет, хва, я больше не воюю». Быр, услыхав про такое, начал над ним насмехаться, да и другие тоже насмехались, но только он и прежде никого не слушал! Так и тогда сделал по-своему: продал кольчугу, выбросил ремень, – всё это сделал искренне, без сожаления, и также искренне, желая начать все сначала, пришел в ближайшее селение, работал на хозяина: колол дрова, чинил забор, копал колодец. И так целых семь дней… Но больше он тогда не выдержал – ушел, не попрощавшись, даже расчет не взял. Шел, думал… Нет! Он ни о чем тогда еще не думал, а просто прибился к плотогонам, спустился с ними по реке, продали груз, три дня кутили – и в эти дни он весел был, и вообще, он был тогда, как все… А возвращаться на делянки отказался. Расстались холодно; они ушли, а он до темноты как неприкаянный бродил по городу… А ночью понял, что с собой не совладать, что нужно быть самим собой, не врать хотя бы самому себе – и вышел за ворота, лег при дороге в обочину и затаился…
И утром все уже было в полнейшем порядке – он снова был в кольчуге, при ремне. Х-ха, он опять вольный бретёр! И покатилось оно, понеслось! Пока вчерашним поздним гадским вечером…
Жар! Бок болит. Пить! Пить! И Рыжий… Или Кронс?.. Он, одним словом, он сам по себе, лег на брюхо, припал к воде и очень долго пил, а после встал и отряхнулся, еще раз посмотрел на свое отражение и злобно подумал, что как же они его вчера крепко отделали! И ощетинился. Еще бы! Ведь начиналось-то вчера всё очень складно! Он их даже не звал, а они сами к нему подсели. А предложили, он не отказал. И покатил и покатил и покатил! А кубик в умных живых лапах – он и сам как живой! Как пожелаешь, так и скачет! Чёт, чёт, нечёт! Сгреб, снова сгреб, нечёт – опять твое, ар-р, р-ра! Вот как оно было вначале! Как вдруг этот вихлястый завизжал: «Горбатишь!» А он ему сказал, что если он такой глазастый, так пусть посмотрит… А что! Он всем так говорит в подобных случаях и все понимают, что это такая присказка. А этим это не понравилось, эти вскочили. И что уже тогда? Тут словами уже не поможешь! И он тогда стол на них – х-ха! А сам в двери – р-ра! И, как поется, стопы мои, стопы! Но обошли они его, догнали, окружили. И вилами его! Вилами! Вилами! Ох, не вздохнуть теперь! Шерсть слиплась, бок свело. Не загноилось бы, беда какая! Вот какая гадость ему тогда вспомнилась. Но зато он вспомнил и то, кто он такой и откуда. Он – Кронс, беглый трубач Шестого Легиона, безместный йор, там, за ручьем, почтовый тракт, налево третий поворот – и станция, и если поспешить, то все еще можно исправить.
И он поспешил. Ух, он и гнал тогда, ух, не жалел себя! Взбежал на один холм, на второй, и вот оно, все правильно – дорогу преграждал плетень, а рядом с ним стоял чистенький ухоженный дом под желтой черепичной крышей. Над крышей реял стяг. Возле плетня, по еще эту сторону, сидели четверо купцов. Рыжий неспешно подошел к таможне и лег поодаль от купцов, прямо в пыль. Купцы с опаской на него покосились. А что, подумал Рыжий, ну еще бы, он же теперь вон какой поганый – в ободранной попонке, кровь на боку, а сам в репьях. Да, время нынче неспокойное, шатаются тут всякие…
Купцы молчали. Он тоже молчал. Они ждали.
Но вот, наконец, ударил гонг. Купцы степенно повставали, взяли свои заспинные мешки. А Рыжий продолжал лежать. Из дома вышел офицер, открыл в плетне калитку и сказал:
