– Отбили тебе голову! Какой теперь закон?! Где он?
– Это неважно.
Частик ушел. Потом, на следующий день, ушел и Рыжий.
– Куда? – спросила Хныка.
– Я не знаю.
И он и впрямь не знал, куда. Просто ушел, и всё. В кольчужке, при ремне, при поясе, в котором, в пряталках, было еще четырнадцать монет, а остальные Рыжий отдал Хныке. С Хныкой, он думал, хорошо только тогда, когда деваться больше некуда, а у него есть дела! А кончатся – и он опять придет к ней, он же всегда так делает. А пока что он шел, и первых два дня шел очень тихо, никого не шерстил, кормился, как простой тихарь, с огородов. Потом, когда устал от овощей, опять сыграл, переоделся и поехал. И в дилижансе его и схватили! Правда, как после оказалось, по ошибке. Но пока они до этого донюхались, сообразили, то продержали – ни за что и ни про что! – пять дней в тесной вонючей яме, и только уже после очной ставки отпустили. А шили ему ограбление… Зато потом его никто уже не трогал. И так он ехал, ехал, шел, шел себе, потом перевалил через Мукорский перевал и опять шел. И только уже там, в диких местах, где от поселка до поселка порой случалось по три дня пути, он понял – всё, хана! Всему хана! Пять лет служил, потом год йорствовал, а что теперь, куда, домой, что ли? Ага, разогнался! Брат, лейтенант дорожной стражи, убит контрабандистами. Мать умерла в прошлом году от эпидемии – отец писал. Отец! И сразу вспомнилось: ворота, сладкая тянучка, казарма – за отцовские долги… Нет, с горечью подумал Рыжий, дома ему точно делать нечего. Точнее, дома у него просто нет. Да и потом зачем ему на север, когда есть юг?! Вот о чем он тогда думал, на том привале, когда лежал у костра, была ночь, было тихо, до родной деревни оставалось два дня хода, отец встретит его, его отца зовут…
Рыжий нахмурился, закрыл глаза и вспомнил только то, что отец называл его Рыжим за то проклятое рыжее пятно на ухе, мать гневалась, отец смеялся…
А как зовут отца, Рыжий никак не мог вспомнить. И это, он подумал, неспроста, это знак. Говорили, что отец опять женился, был такой слух. Но это вряд ли. А если это правда? Да и какая разница, уже гневно подумал Рыжий, правда это или нет, а лучше бы он подумал о том, что уже завтра он может нарваться на местный патруль, его сразу узнают и схватят, он же дезертир, а не схватят – кинутся к отцу, если он еще жив, и что ему тогда делать – идти к ним сдаваться? И даже если ничего этого не случится и он благополучно дойдет до…
Нет, хватит, подумал Рыжий, не надо всего этого, взял флягу и выпил, закусил и еще раз выпил и еще закусил, и выпил, уже до дна, убрал флягу и лег спать. А утром встал, развернулся и двинул на юг. И не ошибся. Здесь, на юге, и летом и зимой ему будет тепло. И здесь никто его не знает и, между прочим, не желает знать! Здесь вообще никому нет никакого дела не только до него, а вообще ни до той на севере войны, ни до Бурка, бунта, ни даже до самого Претендента. Здесь они сами по себе. Здесь…
А он зачем здесь? Вот о чем все чаще думал Рыжий, шагая на юг. Почему его так тянет туда, почему ему так хочется увидеть то, чего он никогда не видел? Чем ему может быть интересно то, о чем он ничего интересного не слышал? Никому это в его родне раньше не было нужно – ни отцу, ни деду, ни кому-либо другому, то есть все они этого не видели – и как-то с этим жили и, как говорится, не тужили. Да, знали, что такое есть на свете, ну и пусть себе есть. Да мало ли еще чего есть на этом свете, всего не пересмотришь. И так и он – вот если бы он шел просто на юг, то всё было бы понятно: захотелось на юг, и идет. Так нет же! Ведь он идет к Нему, только к Нему. Зачем? Ну и придет он к Нему, увидит он Его, а дальше что? Он, Кронс, бывший трубач Шестого Легиона, идет уже три месяца без остановки. Там, в Бурке, осень, холода, и даже уже здесь, на юге, под утро дует весьма свежий ветер. И пахнет он…
Вот именно! Так что скорей! Скорей! Еще скорей! Стопы вязли в песке; он бежал. Вокруг были песчаные холмы, на них нигде ни кустика, ни даже листика. Вчера Рыжий в последний раз пил воду из ручья. Скорей! Холм. И еще один. Взбежал…
Глава одиннадцатая
ГЛАЗ
И замер. Перед ним был Океан! Вот он какой, восторженно подумал Рыжий, да он же и вправду бескрайний! А какой от него терпкий дух, а какие волны – в три роста. Ветер срывал с них гребни, бил, швырял. Рев, брызги, радуга! Рыжий сбежал с холма, лег на прибрежный песок и прищурился. Волны вздымались, падали и отступали, и вновь вздымались, падали, ревели… и, убегая, оставляли за собой разбитые ракушки и маленьких зверьков, похожих на расплющенных раков. Эти зверьки шуршали по песку «шкраб-шкраб». Рыжий лежал, смотрел на волны и с надеждой думал, что вот еще немного, и он наконец поймет, догадается, почему его так неудержимо влекло сюда, к Океану.
Но время шло, прибой гремел, рычал… Нет, непонятно, думал Рыжий, вот разве только что, может быть, этот запах – такой соленый, свежий и… да, вот именно, есть в этом запахе еще нечто такое, что прямо так и тянет в волны, прямо в прибой… Нет, это уже слишком, это уже глупости, тут же подумал Рыжий, ему и так здесь хорошо. И в самом деле, он просто лежал, смотрел на Океан, на радугу – и ему было очень хорошо. Вот просто очень хорошо – и всё, без всяких объяснений.
Так он пролежал весь день. Под вечер в Океане показались лодки. Они прошли вдоль берега и скрылись за ближайшей прибрежной скалой. Рыжий поднялся, отряхнулся. Так, может быть, подумал он, и понимать тут нечего? Просто безместный старый йор устал от своей прежней бестолковой жизни, а здесь, ему так чуется, как будто бы можно будет начать все сначала. И если это и вправду окажется так, то разве это плохо? Как будто нет. Но только «как будто»! Рыжий вздохнул и быстрым шагом пошел вслед за лодками.
Там, за скалой, возле удобной тихой гавани он увидел небольшой рыбацкий поселок. На песке играли дети, возле коптильни сидел старик, в развешенных для просушки сетях свистел ветер. А дальше темнел ряд черных, покосившихся хижин. А вон самая большая хижина, при ней такое же высокое крыльцо и над ним вывеска, это местный трактир, значит, там можно будет подкрепиться. Рыжий поправил на себе ремень, одернул пояс и, приосанившись, пошел к поселку. Дети, только завидев его, сразу вскочили, засвистели. Рыжий строго прицыкнул на них, и они замолчали. А он, еще раз приосанившись, уже вошел в трактир, важно прошел через весь зал, сел у окна и только после этого осмотрелся по сторонам. Трактир был такой же, как везде – дым, ругань, чад. Но, правда, зато здесь прямо из окна можно было увидеть Океан. А его вольный терпкий дух был до того силен, что он даже здесь, в трактире, не перебивается. Вот так-то вот, подумал Рыжий, он шел к Океану – и пришел! Вот только для чего ему это? Рыжий еще раз осмотрелся.
Да только что там можно было высмотреть? Трактир и есть трактир – везде. Рыжий насупился, заскреб когтями по столу. Хозяйка – стройная, в коротком белом фартуке – лениво подошла к нему, спросила:
– Чего тебе?
Рыжий, откинувшись к стене, молчал, смотрел чуть в сторону. Потом сказал, почти не разжимая губ:
– Есть. Пить. И музыку.
Хозяйка удивилась:
– А какую?
– Военную, – строго ответил Рыжий. И так же строго добавил: – И кубик. И чтобы без изъяна. Да, и еще! Всем вот по столько, на два когтя. За мой счет.
Хозяйка улыбнулась и сказала:
– А ты мне нравишься.
– Взаимно. Шевелись.
Вечер прошел под музыку, удачно. Народ, играя думал Рыжий, везде одинаковый – купились завидущие. Чет, чет, нечет, простите, но не угадали. Еще? Еще! Еще? Увы! Чет, чет, нечет, гони расчет! И гнали, а куда им было деваться. И кусали губы. Но не возмущались, потому что Рыжий для них был уж больно… Как бы это? Необычен. Вот и терпели, и гнали расчет. Потом, когда все разошлись, Рыжий сгреб выигрыш и жестом подозвал хозяйку. Та подошла, села напротив. Рыжий кивнул на деньги и сказал:
– Вот, это за постой. Бери.
Она не шелохнулась. Молчала, думала, водила лапой по столу. Потом спросила:
– Ты откуда?
– Издалека. Тримтак.
– А где это?
