– Ну что, тряхнем мошной?
Купцы покорно встали в очередь, поставили перед собой свои мешки и развязали их. Офицер долго рылся в мешках, зло ворчал… Но зато как только получил от них то, что ему в таких случаях обычно причитается, сразу прекратил досмотр, громко вздохнул и разрешил купцам проходить через калитку. Купцы прошли.
Тогда и Рыжий тоже встал, подошел к плетню и спросил у офицера:
– Вы позволите?
Он спросил тихо, может, даже слишком тихо. Но при этом посмотрел офицеру прямо в глаза. Офицер злобно ощерился. Он был в стальном налобнике и в кольчужке, а в доме, Рыжий это знал, у него еще пятеро солдат в подчинении, а тут, он думает, какой-то наглый серогорбый нарывается на неприятность! Но Рыжий не смутился, а опять спросил:
– Так вы позволите? – и вздернул верхнюю губу, прищурился…
Офицер сразу все понял, сник, и отступил на шаг, молча кивнул – мол, проходи. Рыжий прошел мимо него – чеканя шаг, пружиня. Вот так-то вот, насмешливо подумал он, знай свое место, чва, тряси купцов, стращай бродяг, а строевых не трожь! Строевые, они сами кого надо в клочья тронут!
И вот с такими, а также и с другими подобными мыслями, Рыжий свернул за дом и там увидел дилижанс – приземистый, обитый медными листами, на рессорах. В упряжке были пленные далянцы, в два цуга дюжина. Вот это правильно, гневно подумал Рыжий, так этим скотам и надо, и хотел было к ним подойти, сказать им пару ласковых… Но не успел – брякнул звоночек, и Рыжий опять поворотился к дилижансу. Там возница уже сидел на козлах и нетерпеливо поигрывал кнутом. Вид у возницы был просто похабный: ржавый налобник сдвинут набекрень, кольчужка грязная, вся в пятнах, с зимы, небось, не чищена. М-да, времена пошли, пораспускались, строго подумал Рыжий, но тем не менее кивнул вознице словно старому знакомому, вскочил на откидную лесенку, прошел, не глядя на купцов, в салон и сел там в самом дальнем углу. Окна захлопнулись, дверь с лязгом затворилась.
– Порс! – крикнул офицер.
И свора понесла. А куда – да не все ли равно, думал Рыжий, лишь бы куда подальше от этих диких и негостеприимных мест, где совершенно ни за что, а только за одно его умение, за то, что кубик в его лапах как живой… Ух, как в боку болит! И это ведь еще ровная дорога, у дилижанса мягкий ход и вроде совсем не трясет, а бок вон как свело, и бьет внутрях, колотит, гложет! И то сказать – три раза они его вилами! А больше Рыжий ничего не помнил и удивлялся, как это он тогда исхитрился выжить, как не подставил голову, как всё же вырвался от них и побежал… А ведь и даже убежал! Хр-р! Р-ра! И это как раз то, чего ни один чва вовек не сделает – не сможет, так-то вот!
Ну а теперь надо лежать, не шевелиться, и так, глядишь, оно и зарубцуется, затянется… И Рыжий лежал. Мчал дилижанс. Покрикивал возница. Кнут то и дело щелкал по далянцам – и тем приходилось стараться. Пыль понемногу набивалась через щели, в салоне стало тяжело дышать. Рыжий хотел было вздремнуть – не получалось, и он так и лежал, не шевелясь, и слушал боль в боку. Купцы тем временем засветили походный фонарь, достали кубик и начали играть по маленькой. Хр-р, вот где музыка так музыка, с приязнью думал Рыжий, чет, чет, нечет, ваших нет, перебор – и опять чет, нечет… Рыжий вздохнул и отвернулся. Тоска, тоска, уже без всякой радости подумал он. И ощущение, что он это уже не он, а непонятно кто. Нет, все же это он. Вот так же, помнится, он и тогда лежал и вздыхал, когда отец повез его в Тримтак. Только тогда в салоне не было так темно и душно, а тогда наоборот все окна были нараспашку, тогда даже и решеток на них еще не ставили, и он всю дорогу беспрепятственно смотрел в окно. Потом они приехали в Тримтак, сошли на станции. Как сейчас все помнится: стопы еще сильно затекли, и спину с непривычки свело. И вообще, было страшно. Отец сразу заметил это и прямо на станции купил ему тянучку, и они пошли по улице. Отец молчал. И Рыжий тоже молчал – шел и жевал. Тянучка была сладкая и мятная, от нее во рту был приятный холодок. А в брюхе его мутил страх, ведь он же тогда в первый раз приехал в город. Да и ничего хорошего он от города не ждал, он, даже больше, был уверен, что город – это только зло, вначале старший брат в него ушел и как пропал, а теперь уже и самого его сюда отправили…
Но вот они пришли туда, куда им было надо. Отец подвел Рыжего к забору, посадил возле него, в тени, а сам прошел еще немного дальше и постучался в караулку, там что-то кратко объяснил – и его пропустили. А Рыжий сидел в тени на чурбачке, жевал тянучку и моргал. А страха в нем уже не было – была одна тянучка. И лапы были вялые. И глаза постоянно моргали. Он знал: там, за забором – солдатская школа. Солдат – это почет, мундир и ежедневная кормежка. А дома было что? Голодуха. Вот то-то же! Так что надо сидеть и помалкивать. И он так и делал. А день был жаркий, его, хоть он был в тени, все равно разморило…
Вдруг заскрипела дверь, вышел отец, а с ним сержант. Рыжий подскочил и встал навытяжку. Сержант строго сказал:
– Ну, долго тебя ждать?
Рыжий робко глянул на отца. Тот отвернулся.
– Порс! – приказал сержант.
И Рыжий пошел за ним. Тянучка была сладкая и мятная, в казарме ее сразу отобрали…
Рыжий поморщился, открыл глаза. Купцы по-прежнему гоняли кубаря – по маленькой, как это обычно между ними водится. Один из них проигрывал и злился. Он был нетерпелив и то и дело зарывался, таким играть нельзя. И он-то и сказал в сердцах:
– А ты чего уставился? Сядь да метни, тогда поскалишься.
Рыжий молчал. Тогда другой купец сказал:
– Отстань ты от него. Он, видишь, гол.
– Так в долг! – сказал первый купец. – Или пусть после отработает. Вон он какой! Да на таких пахать.
Они заспорили, принимать голяка или не принимать. Или, может, лучше совсем не играть, наигрались уже. Их было четверо, они были одеты как купцы, а так кто знает, кто они такие! Вот они замолчали и стали смотреть на Рыжего. Было понятно, что теперь решение будет зависеть только от него. А, даже так, подумал Рыжий, ладно! Он встал и пересел к купцам, взял кубик, повертел его. Кубик был будто без изъяна, не горбатый. Уже хорошо, подумал Рыжий, положил кубик обратно на стол, шестеркой вверх, есть такая примета, и только после этого сказал:
– Ставлю на кон семь дней. От зари до зари. Могу пилить, копать, возить, класть кирпичи… Итак, моих семь дней. А вы?
Купцы поставили монету. Одну на четверых. Ну, ладно! Рыжий спросил:
– Чёт?
– Чёт, – ответили они.
– А я тогда – нечёт! – сердито сказал Рыжий.
После чего резко метнул. Выпал, конечно же, нечёт. Рыжий сгреб выигрыш, они помялись, пошептались, и еще раз поставили, опять только одну монету, и тогда он свою тоже оставил, опять метнул…
И понеслось оно! Долго неслось! Потом они играли в лысого, трех королей, бренчалку. Игра шла хорошо и вскоре Рыжий нагрузился – надел модный лантер с карманами (в карманах двадцать пять монет) и бронзовый браслет на лапу. Больше играть купцы не захотели. И не надо. Рыжий отдал им кубик и вернулся к себе в угол. Шло время. Дилижанс трясло. Они молчали. Он тоже молчал, лежал и делал вид, будто спит.
А вот и станция. Возница загремел запорами, дверь подалась…
И Рыжий вдруг метнулся из салона! Сбил возницу! И – через площадь – во дворы, а там через забор, на мост, под мост, по огородам…
И через полчаса уже сидел у Хныки. Там он поел горячего и рассказал, как было дело.
– И правильно! – сказала Хныка. – Мало ли! Теперь такие времена, что лучше поберечься. Тем более, купцы – народ особенно продажный. А у меня… Устал, поди? Тогда я постелю. Я мигом!
Три дня Рыжий провел у Хныки. Лежал, скучал, лечился. Потом откуда ни возьмись явился Частик – как пронюхал?! – и передал привет от Быра. Быр снова звал к себе, Быр, Частик рассказал, залег на Сытом Перевале, ну, и гребет, конечно же, так что это дело верное, жирное, такое грех прочухать. Но Рыжий опять отказался. Сказал:
– Зачем мне кровь? Я и так проживу, по закону.
Частик сказал:
