И наконец дошли до Зимнего Дока, который представлял из себя огромную сводчатую пещеру в гранитной скале, где на закопченных стенах горели факелы, а внизу, у пирса, была видна черная галера на черной, в отсветах огня, воде. Вода была как зеркало. И было совершенно тихо.
Но вот запели боцманские дудки, и галера сразу ожила – то есть на ней вдруг объявился экипаж, который до этого был, наверное, скрыт в тени фальшборта, а тут разом вскочил и замер. Но дудки продолжали петь – и экипаж, без всякой толкотни и суеты, начал сбегать на пирс. Они бежали не по трапу, а по веслам и сразу строились, теперь уже на пирсе.
А Рыжий тем временем спускался вслед за адмиралом. Ступени лестницы, ведущей к пирсу, были очень крутые и разновеликие, Рыжий боялся оступиться и в то же время знал, что смотреть себе под стопы – этот очень дурная примета, поэтому он шел на ощупь, отставал…
Но, наконец, они сошли на пирс, прошли вдоль строя. А этот строй был просто загляденье! Еще бы! Все в одну масть и в один рост, все черные как смоль и в черных же бушлатах, глаз в глаз, пасть в пасть. Минувшей осенью, как сразу вспомнил Рыжий, Вай Кау ходил с ними в Некстор с ревизией, и там его подстерегли на Гнилых Отмелях, засадных было десять вымпелов, а он был один, они были на ветре, он под ветром, а чем все кончилось?! Да тем, что у засадных в живых остались только те, кого Вай Кау после боя подобрал в волнах, а остальные все пошли на дно. Потом он этих спасшихся сменял на Хинта, и еще как сменял – пятьсот на одного, не поскупился. И вот теперь этот самый Хинт, который, не спаси его Вай Кау, сейчас бы гнил на рудниках, вон что затеял, скот! А если бы…
Но дальше думать было некогда – Вай Кау поднял лапу, дал отмашку. Вновь завизжали боцманские дудки, по строю прокатился крик:
– Р-рняйсь! Р-рняйсь! – это кричали погонялы. – Ар-ра! Ар-ра! Ар-ра!
И строй – шварк, шварк; пасть вправо, пасть вперед. Рыжий смотрел на них во все глаза и любовался. А Вай Кау шагнул им навстречу, тронул когтем очки, усмехнулся и начал:
– Дети мои! Ганьбэй в мешке. Третий Ганьбэй уже в мешке. И поэтому я ухожу. И вы уходите со мной. Куда? А вот куда! – и тут он выдернул из-под жилета карту, потряс ею над головой и даже ткнул в нее лапой для верности, и продолжал: – Сюда идем! И возведем Ганьбэй Четвертый. Р-рняйсь!
Погонялы зычно подхватили:
– Р-рняйсь! Р-рняйсь!
И вновь – пасть вправо, пасть вперед. Вай Кау отступил на шаг и, свернув карту в трубочку, передал ее Рыжему:
– Спрячь!
Рыжий поспешно затолкал карту за пазуху, а после застегнул лантер до самой челюсти и встал, как все, во фрунт, но все-таки, совсем чуть-чуть, вальяжно. Вай Кау одобрительно кивнул ему и, снова повернувшись к экипажу, объяснил:
– А это, если кто не знает, обер-картограф Рыш из тайнобратьев, бывший, а с нынешнего дня – наш флаг-штурман. Ар-ра!
– Ар-ра-ра-ра-р! – дружно ответил экипаж, да так, что уши заложило.
Потом опять все было очень слаженно и четко: Вай Кау дал короткую отмашку, запели боцманские дудки – и экипаж взбежал по веслам на галеру, а там уже кто к банкам, кто на ванты, а кто к шпилю – и сразу же пошли его выхаживать! Канаты натянулись, заскрипели, галера дрогнула, взметнула весла… и медленно, шурша, словно змея в густой траве, пошла к воротам, которые, как видел Рыжий, были плотно заперты!..
– Порс! – рявкнул адмирал. – Не спи!
Рыжий осмотрелся и увидел, что и действительно теперь на пирсе остались только он и Вай Кау, а все остальные были по местам. И Рыжий прыгнул, зацепился за фальшборт и начал по нему карабкаться. А следом прыгнул адмирал, пнул Рыжего – и они вместе, кубарем, скатились вниз, на палубу…
Но тут же, конечно, вскочили! Шум, гам вокруг! Гребцы кричали, весла шлёпали. Галера шла уже куда быстрей, а впереди были закрытые ворота – медные, массивные! И если в них на всем ходу втемяшиться, что тогда будет, а, подумал Рыжий и поежился. А гребцы продолжали кричать и грести! Галера стремительно приближалась к воротам, а их по-прежнему никто не открывал!..
И грохот! Р-ра! Ворота разлетелись вдребезги! Таран пробил их, раскрошил! Галера быстро прошла через них – и Рыжий увидел Океан! Было еще очень рано, только-только начало показываться из-за горизонта солнце. А впереди, намного ближе, то есть во Внешней Гавани, стояли Хинт и его вымпелы. Рыжий стал их считать и получилось двадцать восемь. Ого, подумал Рыжий и еще раз осмотрелся. Галера шла довольно быстро, гребцы продолжали кричать и грести. Они гребли играючи, легко. А ритм у них был полуторный, не менее! Рыжий стоял бок о бок с адмиралом и, словно завороженный, смотрел, как по бортам ряды иссиня-черных весел – как два крыла! – то опускались, то вздымались.
– В-ва! – дружный хриплый крик, гребок, рывок. – В-ва! – и еще рывок. – В-ва! В-ва!
И Хинт со своими вымпелами становился все ближе и ближе. Было уже хорошо видно, как там у них уже засуетились и забегали, Хинт выкинул сигнальные флажки – велел, чтобы становились в линию. Ух, как они спешат, подумал Рыжий, значит, они не ожидали от нас такой прыти, и оглянулся на Вай Кау. Тот, задрав голову, смотрел на облака, шептал что-то, вынюхивал, ухом водил туда-сюда, должно быть, мерил ветер… и вдруг взревел:
– Грот! Фок!
Живо подняли паруса на грот– и на фок-мачте. Ветер рванул их, вспузырил. Галера завалилась, рыскнула. Вай Кау снова закричал:
– Рифы трави, право табань!
Травили и табанили, гребли – еще быстрей, еще. Теперь ритм был такой, что когда весла погружали в воду, гребцы, толкая их, вставали во весь рост, а, возвращая весла на себя, дружно, с криком валились на банки. И вновь вставали, вновь валились, и вновь, и вновь:
– В-ва! В-ва! – кричали. – В-ва! – и злобно скалились, плевались густой пеной. Ветер усилился, свистел в снастях, летели брызги, трепетали паруса.
– В-ва! – дикий крик. – В-ва! В-ва!
И пена! Зубы! И десятки глаз, остекленевших и пустых. Вот это экипаж – зверье, подумал Рыжий, их перед битвой всегда поят гроллем и они потом не чувствуют ни боли, ни усталости, ни страха. Все может быть. Но еще также известно, что весла на «Седом Тальфаре» не простые, а из тальсы, а это значит, что они в два раза легче всех других, и крепче, и удобней, потому что не скользят. И сам «Тальфар» – какие у него обводки! Да и он легкий как щепка, потому что у других галер днища обшиты свинцовыми листами от жучка и борта увешаны массивными щитами от тарана, поэтому они неповоротливы, а у «Тальфара» корпус баркарассовый, сработан без единого гвоздя. Вот каково! «Седой Тальфар» – гордость Вай Кау, честь Ганьбэя…
Но, тут же подумал Рыжий, «Седой Тальфар» один, а их вон сколько! Хинт уже выстроил свою эскадру в линию и перекрыл всю горловину Внешней Гавани; от корабля до корабля и ста шагов, то есть двух лэ не будет, а это значит, что нигде не проскочить. Теперь, дальше подумал Рыжий, куда бы мы ни кинулись, они везде успеют встретить как положено – клещами, с двух сторон, и, значит, хотим мы того или нет, а будет бой, и, значит, нужно приготовиться к нему – пора уже! Вон Хинт давно готов – они убрали мачты, потому что мачта при таране – это же как топор над головой, и при ударе, то есть при столкновении с другим кораблем, она падает и рубит по своим же – в мясо! Так что же мы тогда медлим, думал Рыжий, почему не то что мачты, но даже паруса не убираем? Мало того; Вай Кау приказал отдать все рифы – и отдали, и еще больше распустили паруса, и еще прибавили ходу…
И уже стало видно, где Вай Кау задумал прорваться – между Хинтом и соседней с ним галерой, которая справа, там капитаном Щер. И вот уже и там это заметили, и Хинт и Щер подняли абордажные мостки, и вот уже эти мостки стали черны от насевших на них бой-команд, и Хинт и Щер уже пошли сходиться, мостки вдоль их бортов – как поднятые лапы, только сунься! А ведь суемся же, спешим, подумал Рыжий, до них уже пять лэ, четыре, три… Но только мы попробуем прорваться между ними, как сразу эти мостки, эти хищно воздетые лапы метнутся вниз, вопьются шпорами в хваленый баркарассовый фальшборт – и наши мачты рухнут от внезапной остановки, всех нас накроет парусами, и вот тогда-то бой-команды бунтарей и ринутся сюда, на палубу…
Тогда чего он ждет, гневно подумал Рыжий и злобно глянул на Вай Кау. А тот смотрел вперед, шерсть на
