НА ЮГ
И они шли на юг. По целым дням гребли, а вечером сушили весла, убирали паруса, кормились, потом звучал сигнал «всем-всем шабаш!» – и они отдыхали. А утром был уже другой сигнал – «на банки! порс!» – и они вновь гребли. Ветер дул ровный, попутный, поэтому они гребли вполсилы. Да адмирал от них большего и не требовал. Он говорил:
– Успеется. Всё схвачено. Вот где оно!
И всем желающим показывал ту поддельную карту, которую он еще в первый день дал Рыжему, а уже назавтра взял обратно и теперь, надо не надо, разворачивал и при этом не ленился повторять, что это верная карта, надежная, но о том, как она к нему попала, он не имеет права рассказывать, потому что дал такое слово. И тут же добавлял, что тот, кто дал ему эту карту, лично был на том Континенте, прошел его и вдоль и поперек, провел промеры двадцати с лишним фарватеров, сделал отметки приливов-отливов…
Ну и так далее. И ему верили. И на «Тальфаре» все было спокойно, и ветер был попутный, ровный, и кормежка была сытная, так что чем им было недовольствоваться? И, кстати, не только одни гребцы, но ведь и сам Рыжий в те дни был всем доволен. А что! Он и качку легко переносил, и с экипажем быстро свыкся. Да и что было свыкаться, когда они с почтением и даже с некоторой опаской всякий раз поглядывали на него, когда он с важным видом выходил на ют. А он на них не смотрел! Он смотрел в подзорную трубу на горизонт, потом на облака, потом сверялся с компасом, делал лаговые записи… И только уже после этого он сверху вниз поглядывал на них – и снова уходил в каюту. К которой, кстати, ни один из них не смел даже близко подходить, потому что они четко знали, что он старший офицер, а они черная кость, загребалы, поэтому их место – это кубрик, нары, им ночью нельзя даже огня разводить, им ночью можно только спать.
И они спали! Спал весь «Тальфар», спал и Вай Кау – его гамак был напротив, – и только один Рыжий подолгу лежал с открытыми глазами и с раздражением думал, что ведь уже очень поздно, давно пора было заснуть… Но волны всё толкутся в борт, толкутся – и борт громко, визгливо скрипит, и переборки ему вторят. И палуба скрипит, и такелаж, то есть везде и всё скрипит, стонет, дрожит так, что уже какой тут сон! И это ведь еще элитная галера, а не обычное корыто, думал Рыжий, и это еще ют, а не бак, на котором вообще хоть уши затыкай! Но им это было все равно, нет, это их даже радовало, потому что если корабль скрипит, говорили они, значит, это хорошо, значит, он дышит, а если не скрипит, значит, затаился и собирается сломаться. И это, думал Рыжий, не так глупо, а с точки зрения механики верно, потому что скрип – это признак устойчивой системы с обратной акустической связью… Тьфу, вот навяжется, сердито думал Рыжий и лежал дальше, и смотрел по сторонам и слушал скрип, и думал, что корпус у «Тальфара» не простой, а из баркарасса, а баркарасс – это очень редкое, ценное дерево, оно растет только в Тернтерце. Его еще называют «железная пена». Это потому, что его древесина крепче железа и в то же время легкая как пена. Тернтерц его не продает, у них такой закон, чтобы баркарасс не вывозили на экспорт, и поэтому добыть его можно только при помощи силы. Так все и делают, и поэтому баркарасс очень дорого ценится. Но эти траты не напрасны, потому что «Тальфар» из-за того и легок на ходу, что у него баркарассовый корпус. А то, что корпус скрипит, думал Рыжий, так он что, скрипа не слыхивал? Ведь так же Лес скрипел перед грозой, когда еще и ветра не было, а он уже скрипел, потому что уже чуял, что скоро будет гроза. И поэтому чем он громче скрипел, тем после громче был перестук копыт Небесного Сохатого, и было больше молний, и вот уже, если закрыть глаза, то можно опять увидеть эти всполохи, и вот он уже слышит этот перестук, вот ветер рвет листву, мечет ее, и вот уже по Выселкам забегали, гонят детей по логовам, спешат, и вот уже Вожак вскочил…
Р-ра! Вот оно в чем дело, гневно подумал Рыжий, вот почему он так боится скрипа – это в нем просыпается давным-давно забытый детский страх перед грозой, и вообще, он будто не флаг-штурман, не ганьбэец, а он опять всего лишь безмозглый щенок, и он не в каюте, а в логове, и рядом храпит Хват, а не Вай Кау, а он дрожит и слушает, как наверху ели скрипят всё громче и громче, то есть еще совсем немного – и загрохочет гром! Посыплются молнии! Вспыхнет огонь! И это, он знает, не просто огонь, а это разгневанный Небесный Брат сейчас будет топтать их поселок!..
Р-ра! Нет! Надо опомниться! Рыжий вскочил и сел, и свесил стопы с гамака, прислушался – скрипит. А присмотрелся – и ничего не увидел, в иллюминаторе было темно. Спит Океан, подумал Рыжий… И тут же подумал: нет, что это за глупости, это же так только говорится, что он спит, а на самом деле он просто молчит и тихо, ровно дышит. Потому что кто они ему такие, думал Рыжий, он их даже не замечает, знать не хочет! Они вчера опять трижды бросали лот, стравили весь канат, но, как и в прошлые дни, до дна опять не достали. И не могли достать, и это правильно, это нормально, потому что где это такое видано, чтобы посреди Океана, на сумасшедшей глубине, кому-то удавались замеры лебедочным лотом! А эти опять не верили. Им же все время кажется, что берег уже где-то совсем близко. Им хочется, чтобы это было так, вот поэтому они и говорят, болтают всякое. Их берет страх, потому что уже вон сколько дней они гребут, а берега всё нет и нет. Вот они и сошлись вчера вечером возле грот-мачты, пришлось к ним спуститься. Вай Кау поначалу объяснял им по-хорошему, по-доброму, а после, не сдержавшись, стал кричать и тыкать в карту и доказывать, что им еще пятнадцать дней идти, никак не меньше! А эти опять стали твердить: нет, берег уже близко. И в подтверждение этих своих слов стали ссылаться на всякие свои, как они их называли, мореходные приметы. Приметы, х-ха! Вчера увидели траву – визжали от восторга. А что с того? Трава была и раньше. Но та трава, так говорили они вчера возле грот-мачты, была не та, та простая морская трава, а эта – точно та, речная, и берег, значит, уже совсем близко. И ветер будто не такой уже соленый, как раньше, он теперь, утверждали они – это бриз, а если дует бриз, то берег, значит, совсем рядом. Ну и хорошо, воскликнул тогда Рыжий, если близко, то чего вам волноваться, и развернулся и ушел в каюту, а адмирал еще остался с ними и доказывал, и много еще всякого от них выслушивал и даже с чем-то согласился и кивал, и опять показывал им карту, и когтем прочерчивал курс и снова терпеливо объяснял, объяснял им, скотам… И объяснил, и убедил-таки! А может, и не убедил, – их разве кто поймет? – но зато усмирил, это точно, и они ушли, зашились в кубрике. Вот уже воистину, сердито думал Рыжий, есть мы, а есть они, другие, и они видят то же, что и мы, и слышат, но вот чтобы после все это понять, сообразить, тут у них ничего не получается. Скоты! Вай Кау, вернувшись в каюту, упал в гамак, долго молчал, потом мрачно сказал:
– Сам виноват. Разбаловал! – и приказал задуть огонь и снял очки, и еще долго лежал с открытыми глазами, и свет из них шел не в пример обычному чуть видимый, мерцающий, а после и совсем погас – это, значит, Вай Кау заснул…
Вот и сейчас он спит, подумал Рыжий, а что, ночь, скрип, волны толкутся в борт, толкутся, вот его и укачало. А Океан не спит, он просто затаился, ждет, баюкает, они плывут, плывут и смотрят – ничего не видно; день, два, и вот уже семь дней прошло – и снова ничего, и дальше будет то же самое, и еще семь, и еще семь, и семью семь, а не пятнадцать; лгал адмирал, пятнадцать – это очень мало, а семью семь – это как раз! И, может, только тогда, думал Рыжий, он выйдет, как всегда, на палубу и так же как всегда будет смотреть, смотреть, но ничего не видеть, а после вдруг над самым горизонтом…
Нет, тут же подумал Рыжий, это для них, других – это магнитный остров, золото, заклятье и слепота, а для него – это его мечта! И Рыжий расстегнул лантер, достал монету и начал ее рассматривать. Но в каюте было темно и ничего нельзя было разобрать, можно было только ощущать подушечками пальцев – вот глаз, он неподвижен, и, как всегда, обращен на юг. И ветер ровный и попутный, дальше подумал Рыжий, «Тальфар» идет уверенно – за день по тридцать, сорок лиг, – и никого вокруг, а только Океан со всех сторон, и ничего не изменяется – так кажется…
А на самом деле Южный Континент к ним всё ближе и ближе! И так Рыжий сказал Вай Кау еще в первый вечер. Тогда, как и сейчас, «Тальфар» лег в дрейф, на баке завалились спать… А Рыжий и Вай Кау сидели здесь, в каюте, за столом, Вай Кау, тяжело сопя, вертел монету так и сяк, да только зря он старался – монета молчала. Тогда он попросил «еще раз почудить», и Рыжий опять показывал, как оживает глаз, и адмирал сверял монету с компасом, и эти показания сходились. А после, подойдя к иллюминатору, они и компас, и монету сверяли с Неподвижной Звездой – и опять все было точно. А выходить на палубу, чтобы проверить это все как следует, Вай Кау запретил, сказал, что другим об этом знать нельзя, им хватит карты. И смеялся.
Так оно с того и повелось – «Тальфар» шел на юг, только на юг при ровном и попутном ветре день, два, четыре, семь, а на все вопросы баковых Рыжий и Вай Кау отвечали кратко: да, конечно, сам посмотри, вот карта, вот наш курс, а как ты еще думал, всё точно! А вечерами, запершись у себя в каюте, они тщательно
