– Веревку, а что же еще! – неохотно пояснил адмирал. – Когда они придут сюда, никто не захочет мараться. Вот тогда ему, нюхачу, и прикажут: «Веревку!» А знаешь, кто ему прикажет? Вот ни за что не догадаешься. Базей! Да, именно, представь себе; заводчик всего этого – твой разлюбезный боцман!
Р-ра, и действительно, подумал Рыжий, вот уже на кого-кого, а на Базея он бы не подумал!
– Да, – продолжал Вай Кау, – не сомневайся, так оно и будет. Они придут сюда. И еще как придут! Но пока это случится, пройдет целых семь дней и мы к тому времени уйдем уже так далеко… что я им тогда скажу так: да, подвели меня расчеты, да, я нарушил обещание, поэтому решайте сами: хотите – вешайте меня на рее, хотите – отправляйте по доске, а сами разворачивайтесь и возвращайтесь обратно. Если, конечно, сможете вернуться. Но если у вас вдруг нет такой уверенности, что сможете, то тогда можно и так: не надо меня пока вешать, а вот вам опять моя карта и вот на ней эта земля, и вот перед вами, я, и я готов рискнуть с вами еще раз, то есть еще семь дней. Ну, то есть, скажу: как хотите!
– А если? – спросил Рыжий и провел лапой по горлу.
– Значит, так оно и будет, – ответил Вай Кау. – Что делать! И так всегда, одно или другое, а не оба вместе. То есть если кого-то утопят, то, значит, его уже наверняка не повесят, а если повесят, тогда точно не утопят. Но, правда, есть еще одно…
И тут Вай Кау снял очки, протер глаза, а после нехотя продолжил:
– Вот мне уже почти все равно, что в них, что без них. И если так пойдет и дальше…
И замолчал, насупился, надел очки, залез в гамак и там застыл, как неживой. И так он пролежал до самой темноты. А Рыжий просидел, сердито думая примерно вот о чем: р-ра, хорошо ему лежать, он что-то знает и не говорит, а Рыжий ничего не знает, а просто сидит и слушает. А те, на палубе, похоже, совсем ни о чем не думают, они все это время, было слышно, гребли в одном и том же ритме. А ветра не было, на Океане по-прежнему был штиль. И вот уже солнце начало садиться, а жара всё не спадала. Скоро сменится вахта, подумал Рыжий, и вахтенным боцманом будет Базей. Базей взойдет на ют и станет к румпелю, а они проиграют отбой и «Тальфар» ляжет в дрейф. Это, конечно, глупость – ночью в дрейф, но так гласит устав, глава четвертая, параграф восемнадцатый, и они строго блюдут его, хоть понимают, что этот параграф давно устарел. Они же не купцы, которые всего боятся и каждый вечер вытаскивают свои корабли на берег, а здесь какие берега?! Это во-первых. А во-вторых, не стоит даже и доказывать, что с той поры, как появились звездные таблицы, компас и квадрант, в ночном движении нет никакой опасности. Но, тут же подумал Рыжий, всё это, конечно же, так, но, к сожалению, мы – это мы, а другие – это другие. И Базей, он тоже из других. Зато он был единственный из всего экипажа, кто не смотрел на Рыжего исподлобья и не обзывал его за глаза колдуном, который завел их неведомо куда. Базей молчал. Всегда молчал! Но зато когда Рыжий ночью выходил из каюты и брал север, определял высоты небесных светил или сверялся с компасом, или возился с лагом, то Базей ему всегда чем мог подсоблял – конечно, молча, – а потом, когда Рыжему, как всегда, не хотелось спешить обратно в душную, постылую каюту и он садился на бухту каната, Базей всегда садился рядом. Службы он при этом, конечно же, не забывал и то и дело поглядывал на марсовую команду… а у марсовых, в отличие от гребцов, есть и ночная вахта, потому что Океан есть Океан и доверять ему нельзя… И так они – Рыжий и Базей – сидели рядом и молчали. Базей, конечно, думал Рыжий, неотесан и неграмотен, повадки у него – как и у всех у них, дичайшие, он даже Бейке не чета… А вот сидел рядом с Рыжим, молчал, и мог так всю ночь промолчать, покуривая обманку, и при этом совершенно не мешал Рыжему, не раздражал его…
И вот теперь этот Базей пришел на ют, потому что Рыжий сразу узнал его походку. А вот уже протрубили сигнал: «Всем-всем шабаш!» – и засушили весла, встали и затопали к котлам. А вот уже запахло варевом, значит, пошла раздача. Вай Кау заворочался, открыл глаза и потянулся, сел, но с гамака сходить не стал, а так – позевывал, смотрел в иллюминатор, на хронометр, после опять в иллюминатор, на хронометр…
Но вот на палубе процокали шаги, вошел стюард, накрыл на стол. Вечерний стол был как всегда: бобовый суп, галеты «трескуны», лимонный сок. Лимонный сок Вай Кау пил разбавленным, Рыжий – крутым, стюард им так и приготовил. Лимонный сок очень полезен, он спасает от цинги…
– Накрыл? – строго спросил Вай Кау.
– Да, мой патрон, – сказал стюард.
– Ну так иди.
– Я бы хотел…
– О чем-то доложить? Иди, иди; пока не надо!
Стюард ушел. Тогда Вай Кау спрыгнул с гамака и подошел к иллюминатору, долго смотрел на Океан, потом спросил, который час. Рыжий ответил:
– Восемь двадцать.
– Ну-ну!
Вай Кау сел к столу, взял ложку… Отложил ее. Сказал:
– Хронометр чудит. Ты посмотри его, проверь… Сейчас проверь!
– Но это можно сделать только ночью, – сказал Рыжий. – По звездам выставить.
– Как знаешь! Я предупредил.
И адмирал взял ложку, пододвинул к себе миску. Хлебал он жадно и неаккуратно, такого прежде за ним не было. Поев, Вай Кау встал, еще раз посмотрел в иллюминатор – там уже стемнело. В Лесу темнеет медленно, подумал Рыжий, и вообще, там, в северных широтах, всё не так. А здесь, особенно теперь… Нет-нет! Рыжий ощерился; нет, лучше об этом не думать, сперва нужно дождаться полночи, пойти, проверить, и только потом уже решать, что к чему.
Вай Кау вдруг сказал:
– Ну, лягу, помечтаю. А ты, если чего, меня тогда разбудишь, – и лег в гамак, отвернулся к переборке и затих.
И стало совсем тихо, штиль, думал Рыжий, волн не слышно, корпус не скрипит. Только фитиль потрескивал да тикал хронометр. Рыжий задул фитиль. Мрак, скукота, дальше подумал он, вот только одно непонятно: почему это хронометр вдруг показал, что сегодня вечером солнце зашло на восемь минут позже, чем ему было положено. Что это: хронометр барахлит – но Рыжий такое сразу бы на слух заметил, Эн научил его, – или же это из-за того, что…
Нет-нет, опять быстро подумал Рыжий, свет зажигать не надо, ему и в темноте хорошо и удобно. И Рыжий замер за столом в кромешной темноте и терпеливо ждал, когда стрелки хронометра сойдутся на цифре двенадцать. Хотя двенадцать – это уже поздно, думал Рыжий, в двенадцать ему уже нужно быть на юте и брать север. То есть еще без пяти двенадцать он должен будет встать, взять инструменты и выйти из каюты. Ну а пока нужно сидеть и не нервничать, ждать. И обо всем забыть – и о монете тоже. И уже тем более не доставать ее, пускай она лежит себе за пазухой и жжет его – это не так уже и больно, вполне можно перетерпеть. А то, что кругом мрак, так это даже хорошо, мрак – это пустота, почти Ничто. Ничто, оно и есть ничто. Правда, это Ничто почему-то растет, и очень даже быстро, и расширяется оно, и приближается, испуганно подумал Рыжий, и вот он уже погружается в него, в это Ничто, и вот уже вокруг него Мрак, абсолютный, и только едва слышно тикает хронометр, который должен отсчитывать время, а оно просто тикает и тикает на одном месте! А время должно течь! Ведь время, это что? Время – это река без берегов, Бескрайний Океан, мы – это листья на его поверхности, и время влечет нас все дальше и дальше в Бесконечность. Оно влечет нас то быстрей, то медленней, и может сделать так, что наша жизнь промчится в один миг, а может закружить в водовороте, втянуть в него, всосать, увлечь на дно и потащить по дну в кромешной тьме, а после выбросить нас на поверхность там, где раньше никто из нас не был и где всё нам будет чуждо и непонятно, где даже солнце будет всходить и заходить совсем не так, как мы могли бы это ожидать. Вот, например…
Но мыслей больше не было, а было просто пусто, то есть ни в Рыжем, ни вокруг него ничего не было, и Рыжий то ли спал, то ли не спал, то ли был жив, то ли нет, он даже этого тогда не знал, и ничего не видел и не слышал, не понимал – и как долго с ним такое продолжалось, он тоже, конечно, не знал…
Глава девятая
МАГНИТНАЯ ЗВЕЗДА
Когда Рыжий очнулся, было уже совсем темно и ничего не видно. И ветра по-прежнему не было, волн не было, и поэтому корпус не скрипел. И адмирал дышал легко, почти что неслышно. Только размеренно тикал хронометр. Рыжий на ощупь отыскал его и развернул к себе, потом высек когтями искры и
