цели, смысла, тепла дорогих сердец. Более никогда мне не услышать их доброго стука…
Закрываю глаза и гневно, отчаянно кричу. Почти вою. Долго, безумно и безутешно, бросая к замерзающему навеки небу всю силу своей дикой, раздирающей грудь вселенской боли….
— Пап, папа, да проснись же! — лёгкое похлопывание по плечу заставляет меня вскочить. При этом пребольно трескаюсь макушкой о что-то твёрдое. Башка взрывается поющими джаз пьяными коноплянками. На пару секунд вырубаюсь. Когда глаза из кучи принимают осмысленное и надлежащее положение, фокусирую их перед собой, и мозг услужливо подсказывает, гнида: «Это твой сын, а это ты, идиот… Прекрати паясничать и прими достойное мужика положение».
Наконец осознаю смысл показанного «кино». Передо мною действительно стоит сын, а за ним, раскрыв рты, застывшая в испуге половина женского населения с вёдрами с водой для бани, или со шваброй наперевес. Именно в такой немой пантомиме и застало их что-то.
Рычит и недоумённо всхрюкивает спросонок Славик. Впрочем, чтобы разбудить его, когда Дому не угрожает опасность, потребуется что-нибудь посерьёзнее моего голоса.
С трудом вспоминаю, что это ж я орал, как резаный. Видимо, это «слегка» и насторожило всех остальных.
Стыдно ли мне?!
Гм-м, щас соображу….
Господи, да мне же всё это приснилось! И орал я во сне.
Позор какой, — уснуть фактически на троне посреди усирающегося в схватке Ватерлоо, и при этом во сне ещё и разораться, словно муравей при родах колобка…
Голове досталось… А-а-а-а, это ж верхний ярус лежаков…
Чтоб ему…
На совесть я их сколотил, нечего и сказать… Головою уж лучше не проверять. Сердце бешено колотится в груди, и кажется, что вот-вот его вкус я почувствую на зубах. Тем временем прерванное движение возобновляется по прежнему графику. Вода — в баню. Тряпкой — по полу. Славик — очередную руладу хавроньего храпа…
Прежний порядок восстановлен.
Я озадаченно трогаю саднящую макушку. Чуть бы сильнее — в каске пришлось бы резать дыру для распухающей на темени шишки… Иначе не надеть.
Слава тебе Господи, что это только сон. И что при этом я ещё при уме и памяти от пережитого!
Но что-то не нравятся мне такие вот сны… Есть в них что-то предупреждающее…
Опускаю глаза — передо мною дымится явно только что поставленная чашка ароматного кофе. И значится, я, прежде чем обгадиться с перепугу, попросил его приготовить, а потом по-свински клюнул носом?
Сколько ж я был в отключке? Не более получаса, явно.
Сколько спал-то, а ерунды-то увидел…
Бормоча и всё ещё недоумевая по поводу собственного неуместного поведения, машинально беру и проглатываю напиток, не замечая даже его вкуса.
Остального уже не помню до того периода, пока меня снова осторожненько не растолкали.
Вернулась ушедшая недавно группа.
X
— Самое интересное, что никто из этих болванов даже и не подумал, что мы можем их ждать! — Хохол посмеивался, словно призывая всех в свидетели глупости противника. — Пришли, как селяне на праздник урожая!
Покрытый весь тающим снегом, в тамбуре отряхивался и раздевался Сабир. Нос синий, морда красная. Но довольная.
Интересная игра кровеносной системы. Словно дедушка Мороз, проведший не одну ночь в сугробе после гостеприимства русских семей в новогодние праздники. Уставший и ухмыляющийся каким-то своим мыслям.
Живы все. Чего ещё мне желать от этой минуты?
В углу полулежит Евгений, по кличке Нос. Это наш союзник. Долговязый «дрын» из того семейства, — «лесовик». Они прикрывали этой ночью наш фланг.
Ранен, сказали, картечью в плечо, но ни звука. Вроде корчиться и капризничать должен, а он непринуждённо и с завидным аппетитом трескает кашу, словно битюг на содержании Буденного.
Притащив его к нам, «лесники» вволю на халяву накурились, выжрали чайник кипятка с конфетой и бурно поделились впечатлениями от скоротечной драки. При этом едва не разбили всей посуды на полках, размахивая буйно руками, ногами и шапками, — короче, старательно восстанавливая все подробности недавнего боя. Затем притихли, получив от рассерженной толчеёй и неорганизованностью «воителей» Вероники пенделей, спохватились, тепло попрощались и ушли в свою сторону.
Лечить Носа у них особо нечем, а наша помощь теперь почти божественна и почётна. Они на нас теперь молиться при каждом случае будут.
Ничего, — моя жёнушка его подремонтирует.
Нос парень молодой, не пройдёт и недели, как дрова пойдёт колоть. Завтра за ним, может быть, зайдут, заодно и более пристально глянем на «насоску». Место им понравилось однозначно, — это видно по их заинтересованности во взглядах. На носу суровая зима, и не последняя. А со временем разместим там и производство, и переработку.
Так что не удивлюсь, если они с ночи и пойдут очередь на заселение занимать, подпрыгивая от нетерпения.
Гришин, потерянный и мрачный, сидел на стуле рядом.
— Сэр Гришен был очень отважный, — голос Иена почти тонул в кружке с мятным чаем. Змэрз, альбиоша?
— Он убивал три врага. Один просто ударил приклад и убивал. — Кажется, Иен сказал это лишь для того, чтобы хоть как-то начать разговор с Гришиным.
Я киваю. Это не та информация, которую я жду и которой можно меня удивить. Кто б попробовал отнять у меня жену и ребёнка, — видел бы, КАК я убиваю…
Подсаживаюсь к нему. Землистое и обветренное, лицо его полно невысказанной муки. Рукав по локоть в крови.
— Как это случилось? — стараюсь, чтобы тон мой был сочувствующим, но не до той степени, когда мужчина может разрыдаться. Похоже, он как раз на этой грани, — между истерическим безумием гнева и бессилием крупных, «конских» слёз.
— Мы… Я сказал….своим. — Гришин взмок. — Всё было тихо, никто вроде не видел этих… Сборов. Дочь выходила на улицу, смотрела специально. Снег пошёл, густой…и мы хотели выйти. Далеко не ушли. Прямо на краю посёлка. Ждали там нас уже. И Буряк с ними. Сосед он мой…
Торопливо и жадно глотнул воды из кружки, словно яростными глотками старался перебороть свою ненависть и клокочущее в нём отчаяние безнадёжности.
— Привела их именно эта гнида. Жена, кажется, выскакивала на минутку на двор переодетой. То ли
