Выпучив глаза, рыбой глотаю воздух… Ого — огогошеньки! Кто это меня так? И вообще, что тут творится?! Где весь персонал? Я не позволю позорить русское оружие! Где мои янычары?!
— Ты, папье-маше! Где мы находимся? Отвечай, как положено!
Мумия вытирает пробивающиеся слёзы, мне же к тому времени удаётся открыть второй закисший глаз.
Пытаюсь его лягнуть:
— Если ты не прекратишь ржать, свинья германская, я доползу до тебя на карачках и загрызу. Я был уже учителем танцев, когда наши выиграли кубок Стэнли…в этом…в Уругвае. Учти! Я с детства ненавижу болеть в жару!
Судя по всему, голос мой крепнет. От гнева, наверное? Да кто он такой, холоп?! Да я его…стулом!
Этот ходячий хлопчатобумажный комбинат затыкается и начинает говорить со мной, как с душевнобольным:
— Босс, Вы меня не узнаёте? Вспомните… Я — Гришин. Иван… Гри-шин… Не помните меня?
Минуту лежу, обдумываю услышанное:
— А какой конторы я теперь босс? — осторожность, так сказать, в этих вопросах не помешает. А то вдруг я в дурдоме?! И меня за глаза назначили тут Наполеоном?! Или это я сам себя провозгласил?! Господи, помилуй мя… Лучше б я умер…
Хотя нет… Чего это я вдруг выдумал? «Помер»… Прям! Ща, ага! Размечтались, белогвардейцы проклятые! Я хочу быть председателем Третейского Суда! Да, а ещё мне нельзя, никак нельзя с Железняком в Кронштадт, — там моя явка провалена. Нельзя нигде, никому выдавать себя, а то не видать мне грамоты верительной от матушки Екатерины… Я же статский советник, а не шалопай с Привоза!
…А казанцы снова на рать подымаются… Беда, правители мои щедрые!!!
Где это я, дурко?! Что буровлю, Господи?!
Ух ты, как же эта пакля прелая на меня зыркает! Не хватало ещё, чтобы эта ходячая вешалка для полотенец оказалась врачом. Гришин он, видите ли! Гришин — это я! И я не такой дурак, как ты думаешь, провокатор! То есть, тьфу! — я совсем не дурак, это я точно помню! Хотя-аааа… Кто может даже себе что- то гарантировать в наше-то время?
СТОП!!!
Что это я там про «время»?! Где мои часы, подарок графа Орлова?! Спёрли, явно спёрли, падло!!! И какая-то «палата» странная. Ах, ну да! Окон — ни одного… Точно! «Сижу за решёткой в темнице сырой»… Я тут, как княжна Тараканова, как герой, и скоро в камеру дадут до потолка воду!
Для верности зажмуриваюсь, мотаю головой. Открываю глаза. Нет, камера на месте, урод не исчез. И к нему ещё добавился даже ещё один, — с левой стороны! Только тот полностью под простынёй и вроде как спит. Что-то прям попускает меня. Да что ж это такое?! Зажмуриваюсь снова….
Торкает меня, я вам доложу, не по-детски…
— Слышь, а мы это…не в морге? Быстро посмотри, — у меня в чемоданах деньги. Много денег. Это золото партии. Когда я тебя придушу, то набью твою шкуру монетами и назначу визирем. Или колбасником. Ты хочешь быть колбасником, перец? Только купи себе золотые шаровары, понял?
На этот раз уже громовой хохот раздаётся откуда-то спереди.
И не прекращается долго. В дверях стоят смутно знакомые рожи… А-аа, это вы… Убийцы и антихристы! На костёр всех!
— Да здравствует революционное аутодафе! Долой политический произвол сибирских цирюльников!
Где это я видел этих мерзавцев? На ангелов они никак не тянут. На санитаров тоже. Тех я бы узнал, — они всегда в белых этих…как их? Халатах. Страшная догадка пронзает мой воспалённый мозг: да это ж дураки из соседних палат пришли на меня полюбоваться!!! Точно, — Березановка!!! И я, — целостная и бесценная для государства личность, — окружён дураками, как мышь капканами…
…Тихо холодею и испытываю жгучее желание забиться под кровать. Мама… Какие же у них гадкие физиономии, особенно у того, здорового! А губы, — так вылитый негр! Уж не канибалл ли? А может, он просто Нерон?
— Только подойдите, дебилы! — рычу я, приподнимаясь на постели. Етить твою-ууу, — я ещё и привязан!!! Выходит, я ещё и буйный. Одно легче, — не мне их, а им меня бояться стоит. После этого открытия я начинаю командовать:
— Эй, вы! Где сестра, где врач? А ну, зовите! А то встану, на лоскутки порву! Кто тут чистит шляпы? Ты, жирный каплун, принеси мне мою винтовку!
А сам замираю в ожидании, — а ну как не поверят в меня, страшного психа, и набросятся скопом?!
Похоже, они сейчас просто попадают не от страха, а от смеха, на пол. Один из дебилов поворачивается, наконец, к двери, и сквозь похохатывания кричит:
— Малой, иди сюда! Твой папа уже тут шутить изволит.
Через три секунды в «палату» влетает… Господи, своего сына я узнаю всегда!
— Сынок!!!
— Папа, дорогой, ты очнулся! — сын бросается мне на шею, словно мы не виделись лет десять. А может, так оно и есть?
— Сынок, что всё это значит? Что за столпотворение? Кто все эти люди? Подай папе быстренько выходной костюм, мы идём гулять в парк. Где это я?! Ой, найди папины тапочки, мы лучше домой сейчас пойдём, правда? Я заболел или уже умер? Что это за крокозяба справа, вся в бинтах? А я кушать хочу, знаешь? Ты бы папе хоть печенья какого принёс, дармоед! Куда вы меня вообще засунули? Развяжи меня, мой хороший… — вопросы и просьбы летят из меня почище пыли из-под мукомольной машины.
— Папа, не волнуйся. Ты просто после наркоза. Сейчас ты поспишь, и всё пройдёт. У тебя «отходняк», папуль…
— Отходняк?! — я снова покрываюсь холодным потом. — Так я что, — подыхаю? И склеивать ласты ты поместил меня в психушку?! Спасибо, мой родной, побаловал папу! — шиза вновь приударила за мной галопом. Остатки сознания начали нашёптывать, что я несу полную ахинею. Что всё не так уж плохо.
Но я не мог остановиться. Меня несло, и мне дико хотелось буйствовать:
— Развяжите полотенцы, иноверы-изуверцы! Нам бермуторно на сердце и бермудно на душе!!! — моей фантазии не было предела. Вылупив глаза, далёкий — далёкий мой разум на неведомой мне планете тихо шалел, глядя на мои выкрутасы. Мне кажется, он всерьёз обдумывал саму необходимость возвращаться на прежние позиции.
Сын гладил меня по голове, улыбался, утешал и чуть не плакал. Это я видел как бы со стороны. А эта, словно чужая половина, вопила, прыгала на топчане и материлась площадно, силясь вырваться на свободу:
— Ну, гнидозы, твари!!! Я всё равно развяжусь, знайте, и всех тут щас же поубиваю!!!
Рыча, напрягаю внезапно окрепшие мышцы. Вязка начинает страшно трещать. Психи у двери переглядываются опасливо и косятся на выход. Ага, собрались удрать от справедливого возмездия, трусливые твари?!
И тут в палате раздаётся спокойно — повелительное «А ну лёг, дорогой. Тебе нельзя волноваться»… Я подпрыгнул, озираясь: жена! Её голос. Точно, — входит сюда, в дорогих мне руках та-акой огромный шприц…
Боже, да я же в нём целиком помещаюсь! Вместе с лыжами. Чувствуя, что со страху вот-вот вырублюсь, начинаю ныть и канючить, внутренне краснея от стыда и ужасаясь собственных глупостей:
— Милая, они…это. Я не хочу укола. Ты же знаешь, как я боюсь этих уколов… Сделай сперва им, чтобы я видел, что это не больно… А они и часы мои украли…, а когда тот вон помер, он свет в ванной не выключил. Ну, пожалуйста… Купи мне марки, я повезу их к бабушке. «На прививку, первый класс! — Вы слыхали? Это нас!» — Пока я юродствовал, тонкая игла молниеносно вошла мне в руку. Вскрикнув, я услышал ласковое:
— Вот и не больно, правда? Ты поспи, дорогой, и всё будет хорошо.
Я покладисто киваю головой, изображая пряничного паиньку, а внутренне строю кровавые планы
