туловище.
Изъ-подъ т?ни, бросаемой крышами, раздавались вдоль ст?нъ густой мужской см?хъ и пронзительный женскій визгь.
Сеньоръ Пакорро, Орелъ, оставался сид?ть неподвижно на каменной скамь?, наигрывая на гитар?, съ спокойствіемъ глубочайшаго опьян?нія, закаленнаго противъ всякаго рода сюрпризовъ.
— Б?дняжка Мари-Крусъ, — всхлипывалъ Алкапарронъ. — Быкъ убьетъ ее. Онъ убьетъ ее!..
Надсмотрщикъ все понялъ… Вотъ такъ шутникъ сеньорито!.. Чтобы доставить сюрпризъ друзьямъ и посм?яться надъ испугомъ женщинъ, онъ вел?лъ Сарандилья выпуститъ изъ скотнаго двора быка. Цыганка, настигнутая животнымъ, упала отъ страха въ обморокъ… Великол?пн?йшій кутежъ!..
VI
Цыганка Мари-Крусъ умирала. Объ этомъ Алкапарронъ своими всхлипываніями опов?щалъ вс?хъ бывшихъ на мыз?, не обрашая вниманія на протесты матери.
— Что ты знаешь, глупый? Другіе бывали еще въ худшемъ положеніи, ч?мъ она, а ихъ спасала моя кума..
Но цыганъ, пренебрегая в?рой сеньоры Алкапаррона въ мудростть ея кумы, предчувствовалъ, съ ясновид?ніемъ любви, смертъ своей двоюродной сестры. И на мыз?, и въ пол? онъ разсказывалъ вс?мъ о происхожденіи ея бол?зни.
— Все проклятая шутка сеньорита! Б?дняжечка всегда была хиленькая, всегда хворая, а внезапный ея испугъ передъ быкомъ окочательно ее убилъ. Пустъ бы Богъ послалъ…
Но почтеніе къ богатому, традиціонная покорность хозяину удержали на его устахъ цыганское проклятіе. Тотъ в?щій воронъ, который, какъ онъ полагалъ, сзываетъ добрыхъ, когда котораго-нибудь изъ нихъ недостаетъ на кладбищ?, должно бытъ, уже б?дствуетъ, поглаживая клювомъ черныя крылья и готовясь къ карканію для вызова молодой цыганки. Ахъ, б?дняжка, Мари-Крусъ! Лучшая изъ всей семьи!.. И чтобы больная не угадала его мыслей, онъ держался на н?которомъ разстояніи, смотря на нее издали, не отваживаясь приблизиться къ тому углу людской, гд? она лежала, растянувшись на цыновк? изъ тростника, которую поденщики сострадательно уступили ей.
Сеньора Алкапаррона, увидавъ свою племянницу, два дня спустя посл? ночного кутежа, въ жару и не им?ющей силъ идти въ поле, тотчасъ распознала бол?знь съ своей опытностъю ворожеи и л?карки- колдуньи. Это внезалдый испугъ передъ быкомъ «вошелъ въ нее внутрь».
— У б?дняжки, — говорила старуха, — были ея… словомъ, эти… изв?стные; а въ такомъ случа? сл?дуетъ изб?гатъ испуга. Испорченная кровь бросилась ей на грудъ и душитъ ее. Воть почему она все проситъ пить, точно съ нея мало и ц?лой р?ки.
И вм?сто всякаго л?карства, старуха, отправляясь со всей своей семьей на разсв?т? работать въ поле, ставила близъ лохмотьевъ постели кувшинъ, всегда полный водой.
Большую часть дня д?вушка проводила въ одиночеств?, въ самомъ темномъ углу спальни поденщиковъ. Которая-нибудъ изъ дворнягъ, войдя по временамъ въ людскую, кружилась около больной съ глухимъ рычаніемъ, выражавшимъ ея изумленіе, и зат?мъ, посл? подытки лизнуть бл?дное ея лицо, собака удалялась, отолкнутая безкровными, прозрачными, д?тскими руками.
Въ полдень, когда солнечный лучъ проникалъ золотистой лентой въ полумракъ челов?ческой конюшни, веселая муха долетала до темнаго угла, оживляя своимъ жужжаніемъ одиночество больной.
Иногда Сарандилья и его жена заходили пров?дать Мари-Крусъ.
— Бодрись, д?вушка; сегодня видъ у тебя лучше. Необходимо лишь одно, чтобы ты освободилась отъ всей этой дряни, которая бросилась теб? на грудь.
Больная съ слабой улыбкой протягивала исхудалыя свои руки, чтобы взять кувшинъ, и пила, и пила, въ надежд?, что вода потушитъ горячій и удушливый клубокъ, затруднявшій ея дыханіе, передавая всему т?лу огонь лихорадки.
Когда солнечный лучъ исчезалъ, жужжаніе мухъ прекращалось и клочокъ неба, обрамленный дверью, принималъ н?жный фіолетовый от?нокъ, больная чувствовала радость. Это была для нея лучшая пора дня: скоро вернутся ея близкіе. И она улыбалась Алкапаррону и его братьямъ, которые садились на полъ полукругомъ, не говоря ни слова, и смотр?ли на нее вопросительно, точно желая уловить б?глое здоровье. Каждый вечеръ по возвращеніи съ поля тетка ея первымъ д?ломъ спрашивала, не освободилась ли она отъ этого, ожидая, что у нея выйдетъ ртомъ гніеніе, испорченная кровь, которую внезапный испугъ накопилъ у нея въ груди.
Больную оживляло также присутствіе ея товарищей по работ?, поденщиковъ, которые, прежде ч?мъ зас?сть за вечернюю похлебку, проводили н?сколько минуть съ ней, стараясь ободрить ее суровыми словами. Грозный Хуаионъ говорилъ съ ней каждый вечеръ, предлагая энергичное л?ченіе, свойственное его характеру:
— Теб? нужно ?сть, дитя, питаться. Вся твоя бол?знь — лишь голодъ.
И зат?мъ онъ подносилъ ей необычайные пищевые продукты, которыми обладали его товарищи: кусочекъ селедки, колбасу, принесенную изъ горъ, и какимъ-то чудомъ уц?л?вшую въ людской. Но цыганка отталкивала все съ благодарнымъ жестомъ.
— Это ты напрасно, — мы предлагали отъ души. — Оттого ты такъ сморщилась и высохла, оттого и умрешь, потому что не ?шь.
Хуанонъ подкр?плялся въ этой мысли, видя крайнее исхуданіе д?вушки. На ней не было уже и мал?йшаго признака плоти, слабые мускулы ея анемичнаго т?ла словно улетучились. Оставался лишь костяной скелеть, обозначавшій свои углы изъ-подъ матовой б?лизны кожи, тоже, казалось, утончавшейся до прозрачной плевы. Вся жизнь ея словно сосредоточилась въ ввалившихся ея глазахъ, все бол?е черныхъ, все бол?е дв? дрожащія капли ила въ глубин? синебл?дныхъ глазныхъ ея впадинъ.
Ночью Алкапарронъ, сидя на корточкахъ сзади ея постели, изб?гая ея взглядовъ, чтобы свободн?е плакать, вид?лъ при св?т? св?чи до чего стали прозрачными ея уши и ноздри.
Надсмотрщикъ, встревоженный состояніемъ больной, сов?товалъ позвать изъ города доктора.
— Это не по-христиански, тетка Алкапаррона, б?дная д?вушка умираетъ какъ ждвотное.
Но она съ негодованіемъ протестовала:
— Доктора? Доктора созданы только для сеиьоровъ, для богатыхъ. А кто заплатитъ за него?… Притомъ во всю свою жизнь она не нуждалась въ доктор? и дожила до старости. Люди ея пл?мени, хотя и б?дные, им?ютъ свой небольшой запасъ науки, къ которой часто приб?гаютъ и гаши[11].
И позванная ею, явилась на мызу ея кума, древн?йшая цыганка, которая пользовалась большой славой ц?лительницы въ Херес? и его окрестностяхъ.
Выслушавъ Алкапаррону, старуха ощупала несчастный скелетъ больной, одобряя вс? предположенія своей пріятельницы. Она права: это внезапный испугъ, испорченная кровь, которая бросилась д?вушк? на грудь и душитъ ее.
Ц?лый вечеръ он? проходили вдвоемъ по сос?днимъ холмамъ, отыскивая травы, и попросили у жены Сарандильи самыя нел?пыя снадобья для знаменитой припарки, которую собирались смастерить. Ночью обитатели людской молчаливо съ легков?рнымъ уваженіемъ поселянъ ко всему чудесному, наблюдали манипуляція, двухъ колдуній кругомъ горшка, придвинутаго къ огню.
Больная смиренно выпила отваръ и дала обложитъ себ? грудъ припаркой, таинственно приготовленной двумя старухами, какъ будто въ ней заключалосъ сверхъестественное могущество. Кума, не разъ д?лавшая чудеса, отрицала свою мудрость, если раньше двухъ дней ей не удастся потушитъ огненный клубокъ, душившій д?вушку.
Но два дня прошли, и еще два дня, а б?дная Мари-Крусъ не чувствовала облегченія.
Алкапарронъ продолжалъ плакать, уходя изъ людской, чтобы больная не слышала. Съ каждымъ днемъ хуже ей! Она не можетъ лежать, задыхается. Его мать перестала уже ходить въ поле, и оставалась въ людской, чтобы ухаживать за Мари-Крусъ. Даже когда она спала, нужно было ее приподымать, и поддерживать въ сидячемъ положеніи, въ то время какъ грудь ея волновалась словно хрип?ніемъ
