дошла преувеличенная разными пересудами в?сть о случившемся въ Матансуэл?.
Приказчикъ качалъ головой, порицая происшествіе, и дочь его, воспользовавшись т?мъ, что сеньоръ Ферминъ вышелъ на н?которое время, накинулась на своего жениха, точно одинъ онъ былъ отв?тственъ за скандалъ, случившійая на мыз?. Ахъ, проклятый! Вотъ почему онъ столько времени не прі?зжалъ на виноградникъ! Сеньоръ возвращается снова въ прежнимъ своимъ нравамъ веселаго кутилы и превращаетъ въ домъ безстыдства эту мызу, о которой она мечтала, какъ о гн?здышк? чіистой, законной любви.
— Молчи, безсов?стный. He хочу слышать твоихъ оправданій, я знаю тебя…
И б?дный надсмотрщикъ почти что плакалъ, оскорбленный несправедливостью нев?сты. Обращаться съ нимъ такъ, посл? испытанія, которому его подвергло пьяное безстыдство Маркезиты, о чемъ онъ умалчивалъ изъ уваженія къ Маріи де-ла-Лусъ. Онъ оправдывался, указывая аа свое подчиненное положеніе. В?дь онъ же не бол?е, ккжъ только слуга, которому приходится закрывать глаза на многія вещи, чтобы не лишиться своего м?ста. Что могъ бы сд?лать ея отецъ, еслибъ влад?лецъ виноградника былъ бы такимъ же кутилой, какъ его господинъ?…
Рафаэль у?халъ изъ Марчамало, н?сколько утишивъ гн?въ своей нев?сты, но онъ увезъ въ душ?, словно острую боль, ту суровость, съ которой простилась съ нимъ Марія де-ла-Лусъ. Господи, этотъ его сеньорито! Сколько непріятностей доставляютъ ему его развлеченія!.. Медленно возвращался онъ въ Матансуэлу, думая о враждебномъ отношеніи къ нему поденщиковъ, объ этой д?вушв?, быстро гаснувшей, въ то время какъ тамъ, въ город?, праздные ліоди говордли о ней и о ея испуг? съ громкимъ см?хомъ.
Едва онъ сошелъ съ лошади, какъ увид?лъ Алкапаррона, скитавшагося съ безумными жестами по двору мызы, словно обиліе его горя не уживалосъ подъ крышей.
— Она умираетъ, сеньоръ Рафаэль. Уже нед?лю мучается она. Б?дняжка не можетъ лежать, и день и ночь сидитъ вытянувъ руки, двигая ими вотъ такъ… такъ, точно она ищетъ свое здоровьице, навсегда улет?вшее отъ нея. Ахъ, б?дная моя, Мари-Крусъ! Сестра души моей!..
И издавалъ онъ эти возгласы точно ревъ, съ трашческой экспансивностью цыганскаго племени, которое нуждается въ свободномъ пространств? для своихъ горестей.
Надсмотрщикъ вошелъ въ людскую и прежде, ч?мъ добратъся до кучи лохмотьевъ, которую иредставляла изъ себя постель больной, онъ услышалъ шумъ ея дыханія, словно бол?зненное пыхт?ніе испорченнаго раздувальнаго м?ха, которымъ расширялся и сокращался несчастный реберный ацпаратъ ея груди.
Чувствуя, что задыхается, она съ дрожью смертельнаго томленія разстегивала рваный свой корсажъ, обнажая грудь чахоточнаго мальчика, б?лизны жеванной бумаги, безъ другихъ признаковъ своего пола, кром? двухъ смуглыхъ шариковъ, ввалившихся посреди ея реберъ. Она дышала, поворачивая голову туда и сюда, точно желая вобрать въ себя весь воздухъ. Въ н?которыя минуты глаза ея расширялись съ выраженіемъ ужаса, точно она чувствовала прикосновеніе чего-то холоднаго и незримаго въ сжатыхъ рукахъ, которыя она протягавала передъ собой.
Тетка Алкапаррона питала уже меньше ув?ренности въ выздоровленіи ея, ч?мъ въ начал? ея бол?зни.
— Еслибъ она толъко могла выкинуть изъ себя все это дурное, что у нея внутри! — говорила; она, глядя на Рафаэля.
И вытарая холодный и липкій потъ съ лица больной, она ей предлагала кувшинъ съ водой.
— Пей, дитія души моей! Б?лая моя голубка!..
И несчастная голубка, раненая на смерть, глотнувъ воды, высовывала языкъ, касаясь имъ своихъ синихъ губъ, словно желая продлить ощущеніе прохлады; свой сухой языкъ, выжженный, цв?та варенаго бычачьяго языка.
По временамъ шумное дыханіе ея прерывалось сухимъ кашлемъ и выплевываніемъ мокроты, окрашенной кровью. Старуха качала головой. Она ждала н?что черное, ужасное, ц?лые ручьи гнилости, которые выходя унесли бы съ собой и всю бол?знь д?вушки.
Надсмотрщикъ сообщилъ тетк? Алкапарронъ о пяти червонцахъ, которые онъ им?етъ передатъ ей по приказанію хозяина, и глаза цыганки просв?тл?ли.
— Да, донъ-Луисъ истинный кабальеро! Всему причной лишь злая судьба д?вушки, несчастная случайность. Пустъ Богъ вознаградитъ сеньорито!..
И старуха отошла отъ постели больной, чтобы проводить надсмотрщика до дверей, бормоча похвалы хозяину, спрашивая, когда ей можно явиться къ Рафаэлю получить деньги.
Прошло два дня. Десять прошло съ т?хъ поръ, какъ Мари-Крусъ забол?ла. Поденщики въ людской казалосъ привыкли ужъ вид?ть цыганку, сидящую на своей куч? лохмотьевъ, и слышать ея бол?зненное дыханіе. Время отъ времени н?которые поговаривали о томъ, чтобы отправиться въ Хересъ за помощью и привести доктора, но имъ отв?чали пожиманіемъ плечъ, словно полагали, что это состояніе больной можеть продолжаться безконечно.
Ночью поденщики засыпали, убаюкиваемые этимъ громкимъ пыхт?ніемъ сломаннаго раздувальнаго м?ха, исходящаго изъ угла комнаты. Они привыкли вид?ть больную и уже проходили мимо нея, не глядя на нее, см?ясь и громко разговаривая. И только тогда оборачивали они головы съ н?которымъ безпокойствомъ, когда въ теченіе н?сколькихъ минутъ переставало раздаватъся тяжкое дыханіе.
Члены семьи Алкапарроновъ, измученные безсонными ночами, сид?ли неподвижно на полу, кругомъ постели больной, не р?шаясь идти въ поле на заработокъ.
Однажды вечеромъ старуха разразиласъ громкимъ крикомъ. Д?вушка умираетъ — она задыхается!.. Она, такая слабая, что едва могла двигатпь руками, теперь перекручивала весь свой костяной скелетъ съ необычайяой силой смертельнаго томленія, и эти порывы ея были таковы, что тетка едва могла удержать ее въ своихъ объятіяхъ. Опираясь на пятки, больная вставала, выгибаясь, какъ лукъ, съ выпяченной впередъ, тяжело дышащей грудъью, съ судорожнымъ, посин?вшимъ лицомъ.
— Хосе-Марія, — стонала старуха. — Она умираетъ… Умираетъ тутъ, въ моихъ объятіяхъ! Сынъ мой!
А Алкапарронъ, вм?сто того, чтобы приб?жать на зовъ матери, кинулся изъ людской безумный. Онъ вид?лъ часъ тому назадъ челов?ка, проходившаго до дорог? изъ Хереса, направллясъ къ постоялому дворику дель-Грахо.
Это былъ онъ, то необычайное существо, о которомъ вс? б?дные говорили съ уваженіемъ. Тотчасъ же цыганъ почувствовалъ себя проникнутымъ той в?рой, что вожди народа ум?ютъ проливать кругомъ себя.
Сальватьерра, находившійся на постояломъ дворик?, бес?дуя съ Матажордильосъ, своимъ больнымъ товаришемъ, отступилъ назадъ, удивленный стремительнымъ появленіемъ Алкапаррона. Цыганъ смотр?лъ во вс? стороны безумными глазами и кончилъ т?мъ, что бросился къ ногамъ Сальватьерры, схвативъ его руки съ умоляющей горячностью.
— Донъ Фернандо! Милость ваша всемогуща! Милость ваша д?лаетъ чудеса, когда желаетъ того! Моя двоюродная сестра… моя Мари-Крусъ… она умираетъ, донъ-Фернандо, она умираетъ!
И Сальватьерра не могъ дать себ? отчета, какимъ образомъ онъ вышелъ изъ постоялаго двора, взятый на буксиръ лихорадочной рукой Алкапаррона, и какъ онъ съ быстротой сновид?нія дошелъ до Матансуэлы. И б?жалъ за цыганомъ, который тащилъ его и въ то же время призывалъ своего Бога, ув?ренный, что онъ совершитъ чудо.
Революціонеръ очуцился вскор? въ полумрак? людской, и при огн? св?чи, которую держалъ одинъ изъ цыганенковъ, онъ увид?лъ синія губы Мари-Крусъ, сведенныя предсмертной судорогой, ея глаза расширенные ужасомъ страданія, съ выраженіемъ безпред?льнаго томленія. Тотчасъ приложилъ онъ ухо къ потной и скользкой кож? этой груди, которая, казалось, была близка къ тому, чтобы лопнуть. Его осмотръ былъ краткій. Поднявшись, онъ инстинктивно снялъ шляпу и и остался стоять, съ непокрытой головой передъ б?дной больной.
Ничему, нельзя было помочь зд?сь! Началась агонія, — упорная и ужасающая борьба, посл?дняя мука, ожидающая, притаившись, конецъ всякаго существованія.
Старуха сообщила Сальватьерр? мн?ніе свое о бол?зни племянницы, ожидая, что онъ одобритъ ее мн?ніе. Все это лишь испорченная кровь отъ внезапнаго испуга, не им?ющая выхода и убивающая ее.
Но донъ-Фернандо отрицательно покачалъ головой. Его любовь къ медицин?, хотя и безпорядочное, но обширное чтеніе во время долгихъ годовъ тюремнаго заточенія, постоянное общеніе съ б?днотой —
