всего этого было достаточно, чтобы онъ при первомъ же взгляд? распозналъ бол?знь. Это была чахотка, быстрая, жестокая, молніеносная, чахотка въ форм? удушенія, страшная гранулація, явившаяся всл?дствіе сильнаго волненія истощеннаго организма, открытаго для всякихъ бол?зней, и жадно впитавшаго ее въ себя. Онъ окинулъ взглядомъ съ ногъ до головы это исхудалое т?ло столь бол?зненной б?лизны, въ которомъ, казалось, кости были хрупкія, какъ бумага.
Сальватьерра шопотомъ спросилъ о ея родителяхъ. Онъ угадывалъ отдаленный отзвукъ алкоголя въ этой агоніи. Тетка Алкапаррона запротестовала.
— Ея б?дный отецъ пилъ какъ и вс?, но это былъ челов?къ, отличавшійся необычайной силой. Друзья называли его Дамахуанъ. Вид?ли ли его пьянымъ?… Никогда!
Сальватьерра с?лъ на обрубокъ пня и печальными глазами сл?дилъ за ходомъ агоніи. Онъ оплакивалъ смерть этой д?вушки, которую вид?лъ всего лшнь разъ — несчастный продукть алкоголизма, покидающій міръ, выкинутый изъ него зв?рствомъ опьян?нія въ ту ночь.
Б?дное существо билось на рукахъ у своихъ родныхъ въ ужасахъ удушья, протягивая руки впередъ.
Казалось, передъ ея глазами носится туманъ, умалявшій ей зрачки. He им?я подъ руками другого лекарства, старуха давала ей пить и вода шумно вливалась въ желудокъ больной, точно на дно сосуда; она ударялась о парализованныя ст?нки пищевода, производя звукъ, будто он? были изъ пергамента. Лицо б?дняги теряло общія свои очертанія: щеки черн?ли, виски вдавливались, носъ вытягивался, роть судорожно сводился страшной гримасой… На землю спускалась ночь и въ людскую стали входить поденщики, а женщины, молчаливо собравшись поблизости оть умирающей, стояли опустивъ головы, сдерживая свои рыданія.
Н?которые ушли въ поле, чтобы скрыть свое волненіе, въ которомъ была и доля страха. Іисусе Христе! Воть какъ умираютъ люди! Какъ трудно разставаться съ жизнью!.. И ув?ренность, что вс?мъ предстоить пройти черезъ ужасную эту опасность, съ ея судорогами и тяжелыми муками, заставляла ихъ считать сносной и даже счастливой жизнь, которую они вели.
— Мари-Кру! — Голубонька моя! — вздыхала старуха. — Видишь ли ты меня? Вс? мы тутъ около тебя!..
— Отв?тъ мн?, Мари-Кру! — умолялъ Алкапарронъ, всхлипывая. — Я твой дводородный братъ, твой Хосе Марія…
Но цыганка отв?чала лишь только тяжелымъ хрип?ніемъ, не открывая глазъ своихъ, сквозь неподвижныя в?ки которыхъ видн?лась роговая перепонка цв?та мутнаго стекла. Въ одномъ изъ сд?ланныхъ ею судорожныхъ двяженій она обнажила изъ-подъ кучи лохмотьевъ маленькую, исхудалую ножку, совершенно почерн?вшую. Всл?дствіе неправилънаго кровообращенія кровь скоплялась у нея въ оконечностяхъ. Уши и руки тоже почерн?ли.
Старуха разразилась с?тованіями!.. To именно, что она говорила! Испорченная кровь; проклятый испугъ, не вышедшій изъ нея и теперь, съ ея смертью, распространяющійся по всему ея т?лу. И она бросалась на умирающую, и ц?ловала съ безумной жадностью, точно кусая, чтобы вернуть ее къ жизни.
— Она умерла, донъ-Фернандо! Разв? ваша милость не видитъ? Она умерла…
Сальватьерра заставилъ старуху умолкнутъ. Умирающая ничего уже не вид?ла, перерывы бол?зненнаго ея дыханія становились все продолжительн?е, но слухъ еще сохранился. Это было посл?днее сопротивленіе чувствительности передъ смертью, оно длилось пока т?ло мало-по-малу повергалось въ черную бездну безсознанія. Медленно прекратились судороги: в?ки раскрылсь въ посл?днемъ приступ? озноба, обнажая зеницы глазъ, расширенныя, съ матовымъ и тусклымъ отт?нкомъ.
Революціонеръ взялъ на руки это т?ло, легкое какъ у ребенка, и отстраняя родныхъ, медленно опустилъ его на кучу лохмотьевъ.
Донъ-Фернандо дрожалъ: его синіе очки потускн?ли, м?шая ему хорошенько вид?ть, холодная безстрастность, отличавшая его во вс?хъ случайностяхъ жизни, таяла передъ этимъ маленькимъ трупомъ, легкимъ какъ перышко, которое онъ положилъ на нищенскую постель. Въ его движеніяхъ было н?что въ род? священнод?йствія, какъ будто онъ признавалъ смерть единственной несправедливостью, передъ которой преклонялся его гн?въ революціонера.
Когда цыгане увид?ли Мари-Крусъ, лежашую неподвижно, они долгое время пробыли въ безмолвномъ оц?пен?ніи. Въ глубин? людской раздавалисъ рыданія женщинъ, посп?шный шопотъ молитвы.
Алкапарроны смотр?ли на трупъ издали, не дерзая ни поц?ловать его, ни соприкоснуться съ нимъ, въ виду суев?рнаго уваженія, которое смерть внушаетъ ихъ племени. Но вскор? старуха поднялась, царапая себ? судорожными руками лицо, углубляя пальцы въ жирные свои волосы, еще черные, несмотря на ея годы. Кругомъ лица ея разсыпались пряди ея волосъ, и продолжительный вопль заставилъ вс?хъ вздрогнуть.
— А-а-ай! Моя д?вонька умерла! Моя б?лая голубка! Моя апр?льская розочка!..
И крики свои, въ которыхъ звен?лъ обильный па?осъ скорби жителей Востока; она сопровождала царапинами лица, окровавливая ими свои морщины. Одновременно съ этимъ послышался глухой стукъ, это Алкапарронъ бросился о земь и бился головой о полъ.
— А-а-ай! Мари-Кру ушла! — рев?лъ онъ, какъ раненый зв?рь. — Лучшая изъ всего нашего дома! Честь нашей семьи!
И маленькіе Алкапарроны, какъ будто внезапно подчиняясь обряду своего племени, поднялись на ноги и начали б?гать по двору и вокругь, издавая крики и царапая себ? лицо.
— О-ой, ой! Умерла б?дненькая двоюродная сестра!.. Ой!.. Ушла отъ насъ Мари-Кру!..
Какъ безумные б?гали они по вс?мъ отд?леніямъ мызы, точно желая, чтобы и самыя скромныя животныя узнали о ихъ несчасгіи. Оги проникали въ конюшни, скользили подъ ногами животныхъ, повторяя свои вопли о смерти Мари-Крусъ: осл?пленные слезами, они мчались, стукаясь объ углы, опрокидывая зд?сь плугъ, таімъ стулъ, въ сопровожденіи собакъ, не бывшихъ на ц?пи, и сл?довавшихъ за ними по всей мыз?, присоединяя и свой лай къ отчаяннымъ ихъ воплямъ.
Н?которые поденщицы погнались за маленькими б?сноватыми, и схвативъ ихъ, приподняли ихъ высоко, но и въ такомъ вид?, будучи въ пл?ну, они продолжали размахивать въ воздух? руками, не прерывая свой плачъ.
— О-ой… умерла наша двоюродная сестра! Б?дняга Мари-Кру!
Утомившисъ рыдать, царапать себ? лицо, биться головой о землю, измученная шумнымъ своимъ горемъ, вся семья снова; ус?лась вокругъ трупа.
Хуанонъ съ н?сколъкими товарищами собирался бодрствовать надъ мертвой до сл?дующаго утра. Семья ея можеть въ это время лечь спать за ст?нами людской, потому что сонъ имъ необходимъ. Но старая цыганка воспротвилась этому. Она не желаетъ, чтобы трупъ оставался дольше въ Матансуэл?. Тотчасъ же они отправятся въ Хересъ и увезутъ туда трупъ в тел?жк? ли, на осл?, или же на плечахъ ея и ея д?тей, если это окажется нужнымъ.
У нихъ свой домъ въ город?. He бродяги же Алкапарроны? Семья ихъ многочисленна и безконечна; отъ Кордовы и до Кадикса н?тъ той лошадиной ярмарки, гд? бы нельзя было встр?тить кого-либо изъ ихъ родственниковъ. Сами они б?дные, но у нихъ есть родные, что могли бы съ ногъ до головы обложить ихъ червонцами; богатые цыгане, которые ?здятъ по дорогамъ съ сл?дующими за ними ц?лыми стадами лошадей и муловъ. Вс? Алкапарроны любили Мари-Крусъ, больную д?ву съ н?жными глазами: похороны ея будутъ королевскими, хотя жизнь ея и была жизнью вьючнаго животнаго.
— Идемъ, — сказала старуха съ сильной экзальтаціей въ голос? и движеніяхъ. — Идемъ сейчасъ въ Хересъ. Я хочу, чтобы еще до разсв?та ее вид?ли вс? наши, такой красивой и нарядной, какъ сама Матерь Божія. Я хочу, чтобы ее вид?лъ д?душка, отецъ мой; самый старый цыганъ во всей Андалузіи, и чтобы б?дняга благословилъ ее своими руками святого отца, которыя дрожатъ и кажется, что изъ нихъ исходитъ св?тъ.
Обитатели людской одобрили мысль старухи съ эгоизмомъ усталости. Они не могутъ воскресить мертвую, и лучше, для спокойствія ихъ, чтобы эта шумная семья, м?шающая имъ спать, удалилась бы.
Рафаэль вступился, предлагая имъ двуколку мызную. Дядя Сарандилья запряжетъ ее и мен?е ч?мъ въ полчаса они могутъ увезти трупъ въ Хересъ.
Старая Алкапаррона, увидавъ надсмотрщика, взволновалась и въ ея глазахъ засверкалъ огонь
