происходит обычно без их осознания, и лишь
Герменевтическая традиция настаивает на универсальности какой-то одной техники. Так, Шлейермахер считал таковой «дивинацию» – особый вид угадывания, Гуссерль – «феноменологическую редукцию». В действительности ни одна техника не может универсализироваться в исследовательской позиции герменевтической деятельности: некоторые техники, неприменимые в одних ситуациях, применимы в других. Некоторые техники применяются к узкому кругу ситуаций, некоторые – к широкому. Среди последних –
Другая широко применяемая техника –
They dined without a cloth – a distinguishing elegance – and so far had not spoken a word (т. 1, гл. 5)
не понимает смысла слов a distinguishing elegance: то ли в самом деле в 1906 г. было модно обедать без скатерти, то ли здесь какая-то ирония по поводу обедов без скатерти, то ли еще что-то. Ко времени встречи с этим предложением уже прочитано некоторое «целое» (оно может быть и расширено путем дальнейшего чтения). В отношении этого «целого» достигнуто – другими техниками – некоторое понимание, не зависящее от понимания или непонимания вводного речения a distinguishing elegance. Предположим, что смыслы и других сходных по содержательности мелких частей не поняты. Это и приводит к непониманию или неполному пониманию одной грани понимания, а именно той, которая требует установ{65}ки: «понять, почему Сомсу Форсайту в такое-то время действия так тяжко жить». Итак, непонимание частностей определенного рода приводит к неосвоенности целой грани понимания целого, т.е. возникает герменевтический круг. Реально он никогда не возникает таким образом, чтобы
1) что Сомс живет среди буржуа,
2) что Голсуорси описал Сомса как человека чувствительного, <...>,
x) что текст все время cтроится в романе в форме чередования точек зрения, «голосов персонажей».
Соотнося в рефлективном акте эти итоги освоения понимаемого целого с упомянутым непонятым частным пассажем, читатель, во-первых, получает основания предположить, что непонятное место есть выражение какой-то еще не понятой читателем точки зрения. Это оказывается очень вероятным при синтаксических и пунктуационных характеристиках всего речения как вводного, равно как и при совершенно очевидных отличиях статистических и этимологических характеристик слов distinguish и elegance от аналогичных показателей окружающего контекста. Рефлексия работает далее по схеме «Я понял, что это чья-то точка зрения, но чья это точка зрения, какого персонажа это 'голос'?» Допустим, что наш читатель даже аномально недогадлив и нуждается в дискурсивно протекающем переборе возможностей. Тогда в развитии рефлексии начинает принимать участие и опыт ранее установившегося знания: «Я знаю, что роман писался в годы первой русской революции, что дает мне это знание? Я знаю, что... Я знаю, что Сомс Форсайт живет среди буржуа. Я уже знаю из текста, каковы эти буржуа. Я знаю, что эта совокупность буржуа – тоже носители точки зрения, тоже обладатели 'голоса персонажа', что дает мне это знание?» Здесь и усматривается, что еще одна точка зрения сопряжена с «голосом социальной среды» и это имеет место именно в данном частном пассаже. Тем самым для читателя положено начало еще одной грани понимаемого целого («Сомсу приходится жить под пристальными взорами вульгарных и неискренних завистников-буржуа»). Появление этой грани понимаемого представляет в описываемой герменевтической ситуации определенную ценность: читатель не имел возможности выйти на эту грань на основе семантизации средств прямой номинации. Дальнейшие появления данного «голоса пер{66} сонажа» обогащают – путем наращивания и растягивания смысла – грань понимаемого целого, а частности этого рода начинают, в свою очередь, более единообразно переживаться реципиентом. Герменевтический круг разрывается, потому что грани понимаемого (выступающего в процессе растущего понимания) целого превращаются в своего рода «критиков непонимания», которые
Разумеется, в действительности весь процесс протекает несколько иначе: ведь выше все время описывалась ситуация с предельно неумным и неопытным реципиентом, плохо подготовленным даже к учебным интерпретациям. Реально же в случае подобной непонятности пассажа рефлективная работа протекает в условиях снятой или почти снятой дискурсивности: опыт дискурсивной интерпретации к моменту чтения «Саги о Форсайтах» – это обычно этап, проработанный на более легком текстовом материале. «Голоса персонажей» – тоже явление, с которым успевают познакомиться при чтении менее сложных художественных текстов, так что при встрече с приведенным пассажем обычно рефлектируется опыт памяти об этом приеме, полученный до чтения «Саги». Кстати, в таком случае рефлектируется и опыт уже сложившегося знания о вульгарности буржуазии. Кроме того, нельзя не учитывать, что с разных точек герменевтического круга на помощь приходят – в реальной читательской биографии – не только уже освоенные грани понимаемого и не только рефлектируемый опыт памяти, знания и чувствования, но и суждения
Техники, используемые для достижения одного определенного типа понимания, также во многих случаях широко вариативны – настолько, что их целесообразнее рассматривать не в качестве частных герменевтических приемов, а в качестве «форматов» для рассмотрения более {67}дробных техник. Такова применяемая при первом (семантизирующем) типе понимания