– Куда ж вы? – крикнула она ему вслед и снова засмеялась.
Инженер вышел из дому. Рыжая связистка выпрыгнула в окно и пошла на дежурство. Старик по пояс просунулся в отверстие, которое прорубил зимой немец, чтобы вести наблюдение, и кричал старухе, закрывшейся в бане:
– Куда полезла, нечистая сила! Пар весь загубишь!
Из бани высунулась мокрая голова старухи, и дверь опять захлопнулась.
Из растворенного окна напротив доносился голос рыжей связистки:
– «Тонна». «Тонна». Я – «Ведро». Я – «Ведро». Не слышу вас. Слышу вас.
– И везет некоторым, просто зло берет, – говорил по дороге младший воентехник, – армию перебрасывают, и они около родного дома оказываются.
Инженер ушел по меже вперед. Сутуловатую спину его накрест пересекали желтые ремни. Зацветала рожь. Синели молодые васильки.
«Присядь, желанный», – сказал он себе вслух и засмеялся.
– Ну, что молчишь-то? – спрашивал младший воентехник Рябова. – Рассказал бы хоть, как приняла, как приласкала тебя, дьявола. Потрави душу, что ли.
Быстро садилось солнце. Инженер остановился и вынул карту.
– Пришли, – крикнул он, – получайте задачу!
Дусин денек
– Что делается! – с ликованием сказала сидевшая на приступочке нашей избы Дуся. – Машины взад- назад. Не успеваешь глядеть.
Эта Дуся – горемыка, побирушка, кочующая за нашей армией. Опять она здесь. Только мы передислоцировались, и она тут как тут.
Танки вползали в деревню. Их мощь, свирепый рев моторов, лязганье гусениц приводили Дусю в восхищение. А то, что эту мощь завернули из боя, невдомек ей.
– О-ой! Сила-то, семь, гляди, восьмой уже! О-ой! Ох, Дуся, бросай считать. А то тебя сграбастают. Около войны надо ходить с осторожностью.
Она поднимает на меня голубые, чистые глаза блаженной – ее охранная грамота.
– Только не нервничай, – вдруг так чутко говорит она. – Смотри, как я живу. Мне одна говорит: я б на твоем месте давно утопилась. В честь чегой-то? Я еще там належусь. А у меня сынок есть, Сергей Иванович, один-единственный. Я его из живота родила. В Ржеве он, в детдоме. Я еще погляжу, каким он будет. Не в меня, бестолковую…
Доставшееся ей откуда-то синее платье железнодорожницы было в белесых полосах. В раскрытом вороте виднелась сиреневая мужская нательная рубашка, а по ней спускалась с шеи веревочка, держащая поблескивающий медный крестик.
Танки ползли по деревенской улице сюда, вздрогнув, останавливались как вкопанные, обдумывая, куда бы встать.
– О-ой! – обмирала Дуся.
Я вернулась в избу. Радист Костя Носков сидел в наушниках, лицо у него было как у Будды – скуластое, затаенное, – и листал какую-то ветхую книжицу.
– Волга, – сказал он, подняв на меня узкие, темные, строгие глаза, – в полосе нашей армии имеет четыре правых притока…
У него страсть к положительным знаниям. Я сменила его.
– Я – «Алмаз». Прием, – надев наушники, повторила я трижды, а Костя, закрыв книжку, успел написать на чистом листке: «Привет с фронта» – и закусил карандаш.
Я еще раз объявила прием и стала ждать.
– «Мария»! «Мария»! Я – «Алмаз». – Отзовется ли из Ржева тоненький голос «Марии» или гулкий мальчишеский «Ивана». Я их никогда не видела. Они оба – ржевские. Может быть, «Иван» похож на Костю Носкова – круглоголовый, крепенький и такой же солидный, хотя и помоложе. Костя прошлый год окончил десятилетку, а «Иван» – восьмой класс.
А «Мария»? Какая же она?
– «Мария», «Мария», – упорно прошу я. – Ответьте «Алмазу», «Мария»!
Дрожь, шорохи, трескотня, как всегда в сырой день. Когда вошел майор, дежурил опять Костя. Я доложила, что «Мария» не ответила. Уже шестой день подряд.
– Вот так, – сказал майор и стал рисовать кораблики на Костином листке. – Кого-то опять в Ржев посылать надо.
Он вынул из кармана и протянул мне «зольдбух», доставленную с поля боя.
– Полюбуйтесь.
Я заглянула в конец солдатской книжки, где немцы записывают номер части, и мне все стало понятно: против нас на участке фронта появилась новая дивизия – 17 СС.
– Выходит, кого-то посылать надо, – опять сказал майор. – «Иван-да-Марья» накрылись.
Однажды они вырыли могилу на Казанском кладбище, где стояла немецкая артиллерия, легли на дно и сигналили нам ракетами, вызывая огонь на себя…
– Послушайте, – сказал майор, подперев кулаком небритую щеку. – Вы ведь в институте учились…
– Недоучилась.
– Вам высшее образование подносили на тарелочке с голубой каемочкой. А мне так не довелось. Вот и пухнут мозги, как задание разведчику обмозговываешь. Тут высшая математика требуется.
Он был вдрызг измочален, психовал, чего с ним ни в каких передрягах не случалось.
– А ведь посылать-то некого, – сказал майор.
Ни один разведчик не вернулся с задания. Но кому-то надо пробраться в Ржев, на кладбище, зажечь лампадку – знак для тех, кто должен заступить на смену выбывшим.
– Этим ребятам цены не было, – строго сказал майор. – И замены им нет. – Он пнул носком сапога дверь и вышел.
А на крыльце у нас хозяйка прогоняла Дусю. Ее широкая спина в домотканой оранжевой кофте гнулась над синим комочком в форме железнодорожницы.
Подняв к ней голову, Дуся отмахивалась, как от мухи:
– Не, я сперва кости в твоей баньке попарю.
– В избу и не вздумай соваться. Не пущу!
– Я и не хожу, вот чума! Видала? – призвала она меня. – Я б ей десять рублей заплатила, истинный господь, не пожалела бы последние, только б отстала.
– Куда ж ей идти? – вступилась я. – Ей в Ржев надо, к сыну.
– С нас спрашивают, чтоб чужих не пускать.
– Что богаче, то жадней, – сказала Дуся, и голубые глаза ее заблестели. – Она небось нищему куска хлеба не подала. А мне не надо. День прошел, и ладно. О-ой! Я еще таких людей не видела. А еще к социализьму дойти хотели с такими-то, господи боже мой! Э-эх! Я не вру.
Хозяйка прыснула и, прикрывая ладошкой рот, ушла в сенцы.
– А бабка-то бедовая, – сказала Дуся. – С такой не задремлешь.
Но тут еще раз выглянуло из двери посерьезневшее лицо хозяйки, и она посулила черство:
– Заградчиков позову. А там как знаете. Пусть глядят сами.
