– Зови, зови, чума! – грубым голосом сказала Дуся и сунула руку в ворот нательной рубашки, достала что-то увернутое в тряпку, размотала.
– Глядите все! – привстав на коленях, потрясла она паспортом. – Вся моя личность тут. А не прописан – так я от брата с невесткой совсем откачнулась. Я и так у них пожила. Сколько ж еще. Сынок у меня озорной, а невестка его все: пащенок да пащенок. Это Сергунчика мово. Без отца я его родила. Так что ж? Мне даже еще лучше. Учли мое слабое положение – в детский дом определили…
Она поерзала молча, скатилась с крыльца и, поминутно озираясь, цепляя короткими ногами бурьян, пошла за избу – от беды подальше.
А то отгонят ее заградчики в тыл. Она там, в тишине, с ума спятит. В грохоте пальбы, под бомбами, на пожарищах она вроде бы долю держит в смертельных усилиях за Ржев.
Вернулся с задания разведчик Пыриков. Доложился майору. Потом сбросил выданную ему гражданскую одежду, ополоснулся, сбрил щетину, поел и, покуривая, ожидал меня.
Мы уселись на бревнах позади дома, лопух цеплялся за голенища наших сапог. Из леса тревожно тянуло прелью, так пахло когда-то в той, другой жизни, где не было войны, а «Иван-да-Марья» ходили в школу.
Солнечный луч выкарабкался из-за облака, стрельнул по лицу Пырикова. Глаза в крапинку, чубчик из-под пилотки косит на бровь. Один он у нас, единственный такой удачливый разведчик. Где остальные, что с ними, пока ничего не известно.
Оказывается, вчера в Ржеве мужчин от шестнадцати до семидесяти лет стали хватать без разбора под стражу. На всех перекрестках поставлены полицаи. Пыриков отсиживался на станции Глеино, обошел Ржев, пробираясь к переднему краю.
Он вдруг ухмыляется, ему не терпится поделиться.
– Я с одной познакомился в Глеине. Вы бы поглядели – удивились. Коса – во, – он показал кулак. – Может, приставная, еще не проверил пока.
Он ловко вскакивает перед подошедшим майором, застегивает ворот гимнастерки. Стоит навытяжку. Шея тоненькая, оттопыренные уши светятся насквозь, перепончатые, как листок с дерева.
Майор строго оглядел своего разведчика. Единственного.
– Отдыхай иди.
В переводе это значит – предстоит задание.
– Есть отдыхать, – снисходительно говорит Пыриков.
Танк поелозил и сполз под дом, затих. И мы услышали: над головой у нас, высунувшись в оконце хлева, восхищенно вздыхала Дуся:
– О-ой! Ну хорош парень!
Она выкатилась со двора – наскучило отсиживаться, – запричитала:
– О господи, божья мать, царица небесная. А изверг все во Ржеве. Сергунчика никак не ослобонят…
Майор морщился, едва терпел, потом вдруг смекнул:
– У вас что, ребенок во Ржеве?
– В детском доме, как же. Директор очень довольный им…
– Значит, такие у вас обстоятельства… – И качнулся с носков на пятки и опять – с пяток на носки. – Вас Дусей звать?
Серые запавшие глаза его выжидательно сузились.
– Дуся, Дуся, – через минуту сказал он, что-то обмозговывая, и я увидела: маета с него спала, и все привычное, дельное опять выстраивалось в нем. – А ведь вам в Ржев идти надо.
– Надо, надо. А как же.
– Выходит так, что вам сейчас идти, не дожидаясь…
– Выходит так, – важно сказала она, польщенная тем, что майор вникает в ее обстоятельства. Но вдруг попятилась и забормотала: – Ну уж нет. Ей-богу…
– А то немцы отступать будут и детдом угонят.
– О-ой! – застонала она и стала скрести под платком голову.
– Надо идти! – с воодушевлением сказал майор. – На сегодняшний день больше некому. – Он бы сам пошел, если б мог, не стал бы никого уговаривать, я знаю. – Заодно армии поможете. Общее у нас с вами дело…
Откуда, казалось бы, Дусе понимать, о чем это он, но она одним с ним воздухом дышит, схватывает на лету. Она шагнула вперед, развела руки:
– Режьте на куски! Не пойду.
Майор взялся за козырек фуражки, надернул ее на глаза, потом опять сдвинул к затылку.
– Дело ваше. Вы – не солдат, вы своей жизни сама хозяйка. – Повернулся, сказав мне: – Пошли.
В избе он разложил план Ржева и показал мне мост через Волгу на Красноармейскую сторону. Казанское кладбище на отвесном берегу – маршрут для Дуси.
Но ведь она не согласилась.
– Согласилась, – сухо сказал майор.
Мне уже не раз приходилось убеждаться: он понимает что-то такое, чего я никак еще в толк не возьму. Для меня что ни человек – дебри.
– Ей куда легче в город пройти, чем ему.
Это правда. Пырикову не то что труднее, а пожалуй, невозможно попасть сегодня в Ржев. Тут же схватят. Но господи, божья мать, царица небесная, кого только война не подбирает.
Майор отстегнул ремень, повесил его за пряжку на гвоздь и стал править бритву на ремне, и она уютно зашелестела: жи-их!
– А в случае чего… Короче, если попадется – так она ничего не знает. Ей нечего немцам рассказать.
И это правда.
Я полистала рукописный справочник по Ржеву. «Детских домов – один. Имени Луначарского. Каретная улица, 14». Проследила по плану Дусин маршрут с Казанского кладбища мимо меченных черным карандашом майора – разрушены бомбой или снарядом – старых, дореволюционных лабазов, через школьный двор с молодыми яблонями, по немощеной Каретной. Я вела пальцем вдоль четного ряда и остановилась в смятении. Позвала майора, показала: на плане дом № 14 был перечеркнут накрест карандашом – разрушен бомбой или снарядом.
Секунду мы смотрели в лицо друг другу. Потом майор молча попробовал бритву на ногте.
– У нас выбора нет, – жестко сказал он. – Семнадцатая эсэсовская дивизия прибыла в полном оснащении, а у нас никаких данных, где они сосредоточивают артиллерию. А о детдоме она все равно узнает. Днем раньше или позже. Так хоть пользу человек принесет.
Танкисты волокли по улице молоденькие елочки из ближайшего леса – для маскировки машин.
Я бродила по деревне, и никакие дельные мысли не шли мне в голову. Дуся, Дуся. Заградчики не загребут, так разведчикам попадешься. Не ходи, глупая, возле войны.
Может быть, ее нет уже в деревне. Скрылась, и ладно. Но подозрительно дымилась банька, что пониже нашей избы, у ручья. Я толкнулась в запертую дверь. Дусин голос выспросил из-за двери, кто тут, и меня впустили.
Пар валил сюда, в предбанник, из другой, внутренней двери, куда скрылась голая Дуся. Я стянула сапоги и прошла по настеленным жердочкам за ней.
– Затворяй! – крикнула мне Дуся и плеснула воды из ковшика на раскаленные камни.
В парной мгле я видела Дусины короткие, тупые ноги, грубо схваченный вдоль и поперек рубцами кесарева сечения живот, шею с намокшей веревочкой. Она блаженствовала. В ней была сейчас какая-то
