мол, распускаться! - и перед тем как начать есть, хлюпают носом и припудривают лицо.
Он боролся сам с собой. Дьедонне Фершо... Ну и что? Во-первых, этот человек был ему никем. Моде поступил к нему случайно. Так почему тот так пристально смотрел на него, словно гипнотизируя? Не утруждая себя тем, чтобы как следует платить ему за труд секретаря, он не давал ему ни минуты покоя, ревнуя больше, чем к любовнице. Дай ему волю, он бы попытался помешать ему думать о чем-либо другом, кроме как о нем самом.
Вероятно, Арсен, с его оскорбительным здравым смыслом и гнусным цинизмом, был прав, утверждая, что патрон безумен. Вот если бы только его миллионы не существовали в действительности... Но они существовали. Доказательством тому служили Эмиль Фершо, все эти письма, телефонные звонки, все эти послушные человеку с улицы Шануанесс банкиры и юристы.
Имел ли тот право лежать, скорчившись в своей берлоге, и спать как больной зверь в кое-как прибранном углу?
Они покинули 'Воробьиную стаю' всего три дня назад. И снова прав оказался Арсен, которого Моде ненавидел за его иронические ухмылки.
- Вот увидите, через сутки мы будем в Кане.
- С чего вы взяли? - с удивившей его самого почтительностью простодушного мальчишки, обращающегося к взрослому, спросил он.
- Приближается приступ...
Ночью они действительно услышали, как мечется Фершо. Но он никого не позвал, сам спустился за свежей водой, а утром в восемь не вышел из своей комнаты, стуча по полу палкой или деревяшкой.
- Велите Арсену подготовить машину и помогите снести в нее все документы.
Его лихорадило, глаза блестели. Рядом с грязным стаканом лежали таблетки хинина. Мишель еще не знал, как начинается приступ малярии. Он только чувствовал, что обычно такой самоуверенный Фершо испытывает страх. Возможно, страх смерти, страх подохнуть в этом чужом доме. Оттого он и сбегал в другой город, бывший ему столь же враждебным, как и эта большая хибара в дюнах. Может быть, он испытывал потребность оказаться поближе к свету, к толпе?
К нему поднялась Жуэтта. Переругиваясь, они долго разговаривали. Старуха настаивала на том, чтобы вызвать врача.
Смирившись, что-то бормоча сквозь зубы, она помогла затем Арсену и Мишелю собрать и запихнуть в машину все, что они возили из дома в дом. На губах Фершо начала проступать пена, но он не жаловался, не произнес ни слова о своем здоровье.
У Моде не было времени предупредить Лину. Сначала он решил, что, увидев их перегруженную машину, она все поймет. Но потом сообразил, что это все равно ничего не даст. Не оплатив по счетам за пансион, она ведь не могла приехать к нему в Кан. Не пора ли было попросить у Фершо денег?
В особняк на улице Шануанесс, сохранивший свое былое достоинство, они внесли обычный беспорядок.
- Соедините меня с Морелем.
Приняв снова хинин, Фершо не стал ложиться, звонил в Париж, с удвоенным интересом заставлял читать писавшие о нем свежие газеты.
Моде казалось просто недостойным часами кружить вокруг патрона, не решаясь попросить у него аванс! Он сделал это в самый, как ему показалось, подходящий момент, когда они остались одни. Фершо сначала помолчал, будто не поняв или не расслышав просьбу секретаря, а затем презрительно вздохнул:
- Деньги...
И внезапно, словно проснувшись, язвительным тоном произнес:
- Разумеется, вы получите свои деньги, гос-по-дин Моде! Принесите мне бумажник из ящика.
Мишель уже готов был начать извиняться, даже вовсе отказаться от денег, поклясться со слезами на глазах, что все это из-за жены... Но не сделал этого. Красный от стыда, он принял свой месячный аванс и отправил перевод Лине, назначив ей свидание в том же отеле, в котором они провели ночь по приезде сюда.
Он уже дважды забегал туда повидать ее. Во второй раз она объявила, что сняла на месяц комнату возле пивной Шандивера. Теперь он как раз шел на свидание к ней. Она ждала его там. Уже издалека он увидел ее в огромном, как корабль, освещенном зале пивной и, даже не вступив в его теплую и шумную атмосферу, почувствовал, как возбуждены его нервы, как трепещут ноздри. Невольно выпрямившись, он стал пробираться между столиками.
- Я жду тебя целый час!
Она сидела совсем одна перед чашкой кофе со сливками. Мужчины, наверное, уже составили о ней ложное представление. Он тотчас обнаружил одного из них, сидевшего напротив и со смущенным видом протиравшего стекла очков.
- Что еще происходит? - спросила она.
- Много разного... Сейчас расскажу... Приступ продолжается, но он не хочет позвать врача... Я потом расскажу тебе историю с врачом. Он утверждает, что привык лечиться сам, что припадок длится всего три дня.
Мишель говорил рассеянно, разглядывая зал, прислушиваясь к оркестру и звону стаканов и бокалов. Рядом с пивной помещался кинотеатр, и в перерыве толпа зрителей стекалась сюда, разыскивая свободные места, нетерпеливо подзывая официантов. Столики были заставлены кружками с пенящимся пивом. Манипулируя зеркальцами, женщины приводили себя в порядок.
Насколько отсюда дневная сцена казалась ему еще более мерзкой. Рассказывая о ней жене, он отдавал себе отчет в том, какое ложное представление она может себе составить о том, что происходит на улице Шануанесс, и, заранее этим расстроенный, даже не искал нужных слов.
- Арсен взялся сходить за врачом... Кстати, я думаю, что Арсен... Но об этом потом... К четырем часам, когда зажгли свет, послышались их шаги на лестнице... Фершо как раз звонил в Париж. Секретарь его адвоката мэтра Обена читал ему особенно злобную статью о нем... Я слушал по отводной трубке - он приказал мне записывать.
'Дальше', - говорил время от времени Фершо. И голос на другом конце провода продолжал: '... Мы снова спрашиваем у министра юстиции, существуют ли две категории граждан - те, которые могут себе позволить нарушать закон и убивать себе подобных, и те...'
В дверь постучали. Ничего не говоря, Фершо уставился на нее. Арсен ввел невысокого мужчину с бородкой и в очках в золотой оправе.
'... и те, - продолжал голос в трубке, - которых можно упечь в тюрьму за 'нет' или 'да', подчас только за ночевку под мостом. Либо Фершо будет, как это должно, в кратчайший срок арестован, либо французский народ накануне выборов узнает, что некоторые его руководители по легко понятным причинам...'
Моде прервал свой рассказ и попросил официанта принести кружку пива. Наблюдая за музыкантами, он даже порозовел от удовольствия, попав в родную стихию. Рука его машинально поглаживала вялую руку сидевшей рядом Лины.
Он видел свое и ее отражение в дальнем зеркале. Они выглядели одной из тех пар, которые прежде вызывали у него зависть в валансьеннских кафе. По тому, как Лина смотрела на него, по ее непринужденной позе всем было ясно, что она принадлежит ему. Они больше не находились в своем городе. У них не было больше семьи. Все нити были оборваны. И теперь Моде должен был ради них обоих собственными силами пробивать дорогу в жизни.
Он снова видел лицо Фершо, подолжавшего слушать и повернувшегося к маленькому человеку и Арсену, стоявшему за ним. Догадывался ли он уже тогда обо всем? Вполне вероятно. Эту мысль можно было прочесть в его ставших жесткими глазах.
- Арсен?
- Месье...
- В чем дело?
- Врач, месье... Доктор Пинелли. Я позволил себе...
Жест рукой, щелчок пальцев. Это означало: 'Прочь'. Доктор был в раздумье. Арсен не давал ему отступать.
- Арсен!
