Песочный принц в каменном городе

молчала или больше – не помню. – Привет, – сказала, стараясь казаться беспечной. – Привет, – отозвался Артем. И он не казался беспечным. Он был им. Я бы могла рассказать ему, как одиноко, грустно, холодно без него. Но тишина пугала. Я бы могла рассказать, что не было ночи, чтобы я не мечтала оказаться с ним рядом. Но тишина угнетала. Я бы могла рассказать, что веду с ним беседы, когда хочется посоветоваться, и это похоже на бред. Но тишина запечатала губы. Я, дрожа, смотрела на него и ждала, когда вздернет бровь, насупится, спросит, что я здесь делаю, рассмеется… Уйдет… Когда я останусь совершенно одна и смогу завыть так громко, как давно того хочется… Но он поступил иначе. – Теперь я точно знаю, что ты думаешь только о себе, – сказал на выдохе, с надломом, сгреб меня в охапку и уткнулся лицом в волосы. От него пахло сигаретным дымом и одеколоном с древесными нотками. От него веяло теплом и уверенностью в завтрашнем дне, от него исходила доброта. Говорить не хотелось, думать – тоже. Рядом. Вдвоем. Наверное, это тоже было счастье. Недолгое. Я посмотрела на остановку, но девчонок там уже не было. – Почему ты не звонила? – прошептал мой мальчик. – Почему не оставила телефон? Почему ты ушла? – Я думала, ты встречаешься с Наташкой. – Встречаюсь. Моя Наташка – ты. Слышишь? Я покорно кивнула. Мы медленно шли по городу, я то и дело заглядывала ему в глаза и счастливо улыбалась. Ради этого стоило пережить пять минут позора при встрече с мамой Артема и даже ей улыбнуться. Но в сравнении с ней я – никудышная актриса. Мама Артема изобразила бурный восторг, суету, вихрь заботы, как бабочка упорхнула на кухню. – Располагайся, – шепнул Артем и впервые не сбежал в ванную. Сидел рядом со мной, держал за руку, не отпустил руку даже тогда, когда подали чай. – Ты ведь не лева, сынок, – смеясь, сказала мама Артема, – сядь нормально. Так как Артем не спешил воспользоваться советом, она добавила: – И Наташе так будет гораздо удобней. Кружка-то с чаем большая, щедрая. Артем отпустил мою руку, а я вспомнила слова его матери: «продажная», «за чашку чая», и отставив в сторону огромную кружку с надтреснутым боком, сказала: – Я хочу кофе. Пока его мать пыталась убить меня взглядом, Артем подскочил. – Я сам сделаю. – Я хочу варенье, – добавила я, не сводя глаз с его матери. – И батон. Сейчас я думаю, что если бы попыталась понять и принять его мать, у нас с Артемом все могло сложиться иначе, а тогда радовалась злости в ее глазах и не смотря на то, что терпеть не могу варенье и белый хлеб – ела. Жадно, как и положено человеку с помойки, которым она меня считала. Представляю, каково ей было стелить для меня постель, знать, что я сплю с ее сыном. Я, продажная девка за чашку чая… Когда мы остались с Артемом вдвоем, он закурил сигарету. Передал мне. Дым на двоих туманил сознание. Я таяла от его взгляда, плыла по реке нежности, тонула в омуте карих глаз, и отказывалась сопротивляться. Я не хотела, чтобы что-либо изменилось, чтобы что-то разрушило это хрупкое наслаждение, и вдруг… – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Не знаю, что при этом чувствуют другие (слышала – радость, восторг), я – отчаяние. Все мои планы, мечты о карьере рушились с бешеной скоростью. Я увидела себя мамой троих детей, расплывшегося от пива и переедания Артема, его ворчливую мать, отца – которого я, кстати, еще не видела и не представляла, где он, как выглядит, наши вечера на самой обычной дешевой кухне… И это моя жизнь? Я пыталась сосредоточиться на кофе и не смотреть в сторону моего мальчика, я пыталась не позволить улетучиться ощущению счастья, мелькнувшего секунду назад. Я пыталась не смотреть в глаза Артема, когда он присел передо мной, обнял за колени и повторил: – Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Я ужаснулась мысли о бытовухе, словно она уже стояла рядом и постукивала меня тонкими пальцами по спине. Я кожей услышала ее азбуку Морзе. Артем начнет изменять, я – бегать по квартирам любовниц, потом развод – и я с детьми возвращаюсь в Луганск. Алиментов катастрофически не хватает, дети ходят в обычную школу, на их ногах такие же чахлые ботинки, как у меня, и никаких перспектив в будущем Им придется идти работать в шахту, я прокляну Одессу и Артема, а он с очередной девицей легко забудет о нашем существовании. Годам к сорока меня не узнать, прежними останутся только злость, глаза и безысходность. Вспомнились слова подруг о том, что Артем не подходит для одесситок, что ничего в нем особенного нет. Обычный. Бесперспективный. И рядом со мной? Насовсем? А принц? Моим ответом был смех. Артем поднялся, закурил, долго смотрел в окно, обернулся… Могу поклясться, что в тот момент у него были самые грустные глаза в мире. И самые безысходно-нежные. Беззащитные, как у ребенка. Мой мальчик… – Тогда просто переезжай. Слышишь? Я хочу видеть тебя каждый день, хочу прикасаться к тебе, ждать… Я люблю тебя. Никогда никого не любил так сильно. Как ему объяснить? Как признаться? Поймет ли? Замуж – это слишком серьезно, я не готова, но и просто переехать к нему не могу. Завтраки, обеды, ужины – все то же самое, только на птичьих правах, и в доме постоянно будут тесниться его родители. И вообще, признание в любви прозвучало как-то обыденно. На колени не становился, ни тебе подарка, ни кольца, ни цветов. Все за чашку чая. Как и говорила его мать. – Я заплатила за месяц вперед. – Что? – Я заплатила за квартиру за месяц вперед. Я не могу переехать. Он улыбнулся, отошел к окну, снова закурил. – Да, это серьезно. И больше ни слова. Ночь была необыкновенно нежной. Быть может, так у всех, кто прощается. Кто знает, что каждый шаг – это приближение к финишу, где победителя встречают не толпы фанатов, а пустота. Мы продолжали встречаться, радоваться друг другу, но к той теме больше не возвращались. Незаметно для себя, о любви теперь говорила только я. Артем улыбался, кивал, повторял словно эхо – не более. Дни пролетали незаметно, к девяти – десяти вечера я возвращалась с работы, бросала дома сумку, слышала наставления бабки и убегала к моему мальчику. Кошмары начинались по возвращении – моей радости, счастливых глаз, переполнявших эмоций, не переносили на дух и настраивали против Артема, отчитывали, презирали. Бабуля была более чем старых взглядов, и яд ее слов действовал долго и наверняка. Идя на встречу с Артемом, я уже знала, что выслушаю от старого полудышащего монстра по возвращении. И начала ненавидеть встречи с Артемом, ненавидеть его за то, что уходит в тепло и к матери, а для меня начинается беспробудный сон унижения, ненавидеть, что ни разу он не спросил, как мне живется. Его это не интересовало. Поцелуи, мои признания, его объятия, выходные у него дома, и то на пару часов – не более, пока мама не придет с рынка. Я начала срываться, злиться, кричать на него, устраивать истерики на пустом месте, придираться. Повод находила с легкостью – за то, что у меня сегодня плохое настроение, за то, что смотрит в сторону блондинки, за то, что продолжает ходить на курсы английского и мы вычеркнули три дня из списка наших свиданий. За то, что не работает, может себе позволить отоспаться, а у меня после ночи с ним круги под глазами и выгляжу я малопривлекательно. Самый распространенный повод – без повода. Он не спорил, выслушивал, шел на мировую, ждал с работы, осыпал поцелуями, но я ворчала, что зима и потрескаются губы, что мне холодно и пора домой, что ему нужен кто-то попроще и я убиваю его своим присутствием. Артем выдержал меня два месяца, а тринадцатого апреля бросил. Я отчетливо помню этот день – солнце, вокруг радостные лица, запах весны, блаженство моря, а он опоздал на час и буднично сказал: – Я не вижу тебя рядом с собой. У нас нет будущего. И ушел. Не помню, как прожила неделю. Ее не было, только слезы. И сквозь влажную пелену – враз подобревшая бабка, ходившая кругами с пирогами и успокоительным. Я падала в бездну, просыпалась, шла на работу, возвращалась, молча запиралась в комнате – и снова в бездну. – Ты – дура! – сказала Андреевна, узнав о нашем с Артемом разрыве. – На тебя обратил внимание одессит, а ты носом крутила. Сейчас бы жила в теплой квартире, рожала детей и не бегала мимо кладбища. Еще неизвестно, что здесь может с тобой случиться. – У тебя хоть работа есть, – утешил и Леонид Михалыч, которому кто-то проболтался. – Это главное. Есть работа – есть и еда, и друзья. Вон Матвея, регионала нашего, уволили, говорят, мечется, а найти ничего не может. Привык к высоким полетам. А мы теперь точно прорвемся. Что-то екнуло при упоминании Матвея, но я отмахнулась. С азартом окунулась в работу, но она мне быстро наскучила, и я даже стала задумываться, а не подыскать ли что- нибудь интересное, поближе к дому и с большей зарплатой. Потому приезд нового регионального, который, по слухам, хотел нас всех уволить, приняла спокойно. – Я слышал о вас, – сказал мне регионал без предисловий. – Поговорим? Леонида Михалыча не было, и мы свободно разместились в его кабинете. Уволит? Пусть так. Шаг к будущему. Вряд ли мне светит карьера в этом гадюшнике. – Я решил повысить вас в должности, – сказал регионал. Я застыла с открытым ртом. Опомнилась. Закрыла. – Матвей давно говорил, что вы достойны большего. А это интересная новость. Матвей говорил что-то хорошее обо мне? Если не ошибаюсь, он планировал мое увольнение, и если бы не директор… – Если бы не ваш директор, – регионал подчеркнул слово «ваш», словно намекая на несуществующую любовную связь между нами, – мы бы сделали это еще три месяца назад. К сожалению, Леонид был против. Я понимаю почему: никому не хочется отпускать от себя специалиста. Но… Вводим новую должность. Называться она будет очень просто «офис-менеджер», но скажу сразу: это называется она просто, а на самом деле вы будете подчинены непосредственно мне и генеральному директору. По сути, вы будете заместителем вашего руководителя, а по двойной сути – выше его. Конечно, работы прибавится. И рутины тоже. К примеру, ежедневные отчеты. Лично мне и генеральному, отчеты обо всем, что происходит в филиале. Правдивые отчеты. Я не сдержала