слух, что советских людей, работающих бок о бок с американцами, со вспоротыми животами швыряют за борт? Мы должны продемонстрировать нашу готовность приложить все силы для успешного завершения расследования не только во Владивостоке, но и здесь. Третий помощник Буковский, несомненно, очень энергичный человек, но в таких делах у него нет никакого опыта. И ни у кого из присутствующих нет, кроме матроса Ренько. Продолжать расследование необходимо, разумеется, соблюдая все меры предосторожности. Надо же выяснить, что случилось на самом деле.
Аркадий был поражен: то, что произошло, было так неожиданно, как если бы покойник поднялся из гроба. Впервые слово Инвалида не поставило точку в обсуждении.
Воловой снова заговорил.
– В некоторых случаях досужими сплетнями стоит и пренебречь. В данной ситуации гораздо важнее сохранить секретность, а не выносить сор из избы. Посудите сами: если Патиашвили была убита, на чем настаивает матрос Ренько, значит, убийца – на нашем корабле. Если мы сейчас продолжим расследование, пусть даже соблюдая все меры предосторожности, то какова будет реакция убийцы? Он испугается, заволнуется и попытается сбежать. Во Владивостоке это станет невозможно: будет проведено профессиональное следствие, и никуда он от нас не денется. Здесь же все иначе – мы в американских водах, рядом – американские суда, а впереди, что хуже всего, заход в американский порт. Незрелое решение может привести нас к прискорбным результатам. Разве нельзя предположить, что преступник, чувствуя, что разоблачение близится, не сбежит в Датч-Харборе и не обратится с просьбой о политическом убежище, желая ускользнуть от советского правосудия? Разве не поэтому многие бежали на Запад? Американцы в таких случаях непредсказуемы. Как только дело обретает политическую окраску, у них ложь вечно смешивается с правдой, да так, что концов потом не найдешь. Конечно, через некоторое время мы до этого мерзавца доберемся, но разве правильным будет в настоящий момент признать факт убийства, пойти на скандал? Верная ли это линия для советских людей? Товарищи, никто не спорит, что команда заслуживает схода на берег после четырехмесячного плавания. Так оно бы и случилось при обычных обстоятельствах. Однако я не хотел бы оказаться на месте капитана, который поставит под удар престиж целой флотилии только потому, что команде, видите ли, захотелось отовариться подержанными западными часами и ботинками.
После всей этой паутины слов, которую искусно раскинул Инвалид, Аркадий подумал, что вопрос уж точно решен. Однако Гесс немедленно принял вызов.
– Давайте отделим одно ваше опасение от другого. Расследование на борту создаст нездоровую ситуацию, а из-за нее мы будем вынуждены отказаться от захода в порт. Мне кажется, этот узел можно распутать. До захода в Датч-Харбор осталось около полутора суток. Этого вполне достаточно, чтобы мы смогли прийти к окончательному заключению по поводу смерти этой несчастной девушки. Если по истечении этого срока у нас будут оставаться подозрения, мы запретим команде сходить на берег. Если нет, пусть гуляют, заслужили. В любом случае мы можем не опасаться побега с корабля, а по возвращении во Владивосток дело так или иначе будет передано компетентным органам.
– А если это самоубийство? – спросил Слава. – Что, если она сама бросилась за борт или на металлическую обшивку нижней палубы?
– Что вы об этом думаете? – спросил Гесс Аркадия.
– Самоубийства тоже разные бывают, – ответил Аркадий. – Бывает, что человек выдает преступную группу, в которой сам состоял, а потом идет в гараж, запирает его и ложится под выхлопную трубу своего автомобиля. Или сует голову в духовку, прежде написав на кухонной стене: «Долой Союз писателей СССР!». Помню еще, как один солдат застрелился из автомата, оставив записку: «Считайте меня коммунистом».
– Вы хотите сказать, что самоубийство может нести в себе определенный политический подтекст? – спросил Гесс.
– Политический подтекст буду определять я, – вмешался Воловой, – я все еще политработник.
– Но не капитан, – холодно ответил Марчук.
– В решении таких проблем…
– Перед нами стоит не только эта проблема, – оборвал Гесс замполита.
Все внезапно замолчали, как будто судно резко изменило курс.
Марчук предложил Воловому сигарету. Огонь зажигалки высветил красные прожилки в глазах первого помощника. Затянувшись, Воловой сказал:
– Буковский может составить новый рапорт.
– По-моему, Буковский и Ренько хорошо сработались, как вы полагаете? – спросил Гесс.
Воловой наклонился вперед. Он вовсе не желал такого консенсуса – заветной цели любой советской дискуссии.
Марчук сменил тему.
– А я все думаю, как эта девушка лежала на дне… о миксинах… Ренько, сколько, по-вашему, было шансов, что сеть зацепит ее? Один из миллиона?
Аркадию приказали участвовать в этом совещании, но в то же время как бы и честь оказали. Вопрос Марчука приглашал белую ворону присоединиться к беседе своих черных собратьев.
– Один шанс из миллиона, что нам с товарищем Буковским удастся что-то выяснить, – сказал Аркадий. – Во Владивостоке настоящие следователи, настоящие лаборатории, а главное – там знают, что искать.
– Необходимо провести расследование здесь, и немедленно, – сказал Марчук. – Обо всем, что вам удастся выяснить, напишете рапорт.
– Нет, – сказал Аркадий. – Согласен с товарищем Воловым: лучше оставить это дело до Владивостока.
– Я понимаю ваше нежелание, – сочувственно произнес Марчук. – Но дело в том, что вам представляется прекрасная возможность реабилитировать себя…
– Я в этом не нуждаюсь. Я согласился задать несколько вопросов и потратил на это целый день. Теперь день кончился. – Аркадий пошел к выходу. – Спокойной ночи, товарищи.
Пораженный Марчук встал. Но изумление на его лице скоро сменилось гневом – гневом большого
