– А мне как раз звонили из Октябрьского района. Газете 'Заря' нужен корреспондент в отдел писем. Недели три уже журналиста ищут. Если хочешь, могу порекомендовать тебя, – сказала Людмила Викторовна.
– А где эта Покровка? От Уссурийска далеко? – спросил я.
– Да рядышком. Всего километров сорок. Можно будет каждую неделю домой ездить.
– А жилье дадут? Ну, хотя бы общежитие? – спросил я, с избытком хлебнув коммунального сервиса еще в Ярково.
– Если корреспондент им нужен, значит, что-нибудь обязательно дадут, – уверенно заявила Барабаш. – Я сегодня же туда позвоню. Думаю, они тобой заинтересуются.
Свое обещание Л.В. Барабаш выполнила: позвонила и порекомендовала. Дождавшись понедельника (традиционно в театре это выходной день), я поехал в Покровку – устраиваться корреспондентом в районную газету 'Заря'.
Моему приезду предшествовало одно трагическое событие, произошедшее в ноябре 1977 года. Отправившись во Владивосток на краевое совещание журналистов, приуроченное к 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, группа сотрудников газеты 'Заря' попала в автомобильную катастрофу. Водитель ушиб ногу, редактор Л. Лапик сломала руку, фотокорреспондент Ю. Колосовский получил несколько переломов тазобедренных костей, а корреспондент В. Викорук погиб на месте.
Героически повела себя ответственный секретарь газеты Т. Орлова. Единственная из всех пассажиров отделавшись легким испугом, она прямо с места аварии поспешила на совещание и успела получить на пострадавших Почетные грамоты, в том числе и на беднягу Викорука. Но хотя и стояла на грамотах подпись тогдашнего первого секретаря Приморского крайкома КПСС В.П. Ломакина, мертвого корреспондента она не воскресила. Водителю Николаю М., при выезде на главную дорогу не пропустившему машину, дали два года 'химии'. А Орлову с тех пор уважал, пожалуй, один редакционный 'газик', и то лишь потому, что в командировки ответственный секретарь не ездила по должности.
Поскольку рука у Лапик была ещё в гипсе, я вызвался поставить чайник. Редактору моя инициатива явно понравилась. Попили чаю с баранками, я машинально полез за сигаретами, но вспомнил, что сижу в гостях, и замешкался.
– Запах дыма мне нравится, – заметила Лидия Васильевна. – Не стесняйтесь, Сергей, курите!
Я закурил, и тотчас же почувствовал себя бывалым журналистом.
– Писем-то много от читателей получаете? И о чем же пишут сельские корреспонденты? А обратная связь у газеты есть? – начал я забрасывать редактора вопросами.
– Может, еще чаю хотите? С клубничным вареньем? – предложила Лапик, и я понял, что место в газете мне обеспечено.
Вернувшись в Уссурийск, я подал заявление на расчет. Согласно тогдашнему КЗоТу, при увольнении полагалось отрабатывать месяц. Меня рассчитали на следующий же день. Под портвейн 'три семёрки' бывший хулиган Олег Смирнов признался, что рад моему увольнению даже больше, чем режиссер Краснопеев.
– Не забудь когда-нибудь написать об этом в своей книжке! – сказал на прощанье Олег.
Выполняю давнюю просьбу: пишу, как было.
Очередной, 1978 год, я встречал уже в качестве корреспондента районной газеты 'Заря', с окладом в 120 (сто двадцать) рублей, плюс гонорар рублей тридцать. По тем временам – совсем неплохо. А главное, дали общежитие, причем сразу же, как только я приехал. Где-то с месяц прожил один в комнате на двоих, пока из больницы не выписали фотокорреспондента Ю. Колосовского. Того самого, что с тазобедренными костями.
– Вообще-то, я не курю, – жлобским голосом сказал мне фотокорреспондент по приезду. И я стал уходить курить на лестницу.
– Вообще-то, я не пью, – добавил фотокорреспондент чуть позже. И я стал иногда задерживаться в редакции с радиокорреспондентом Юркой Петровым, любителем выпить, тем более закусить.
– Вообще-то, я не…, – совсем допек меня фотокорреспондент. Но здесь уж он явно перестраховывался. Общежитие хоть и было в четыре этажа, девушек в нем проживало гораздо меньше, чем молодых рабочих, неженатых интеллигентов и бездомных журналистов вроде меня. Да и, честно говоря, не ходили тогда потенциальные невесты по этажам, а скромно отсиживались в своих девичьих комнатах в ожидании суженого.
Словом, фотокорреспондент утомил меня раньше, чем я его. Как-то неуютно мне стало жить в одной комнате со старым холостяком. Хотя какой он был старый? Тридцать шесть лет, творческая бородка 'а-ля старина Хэм' и привычка подолгу расчесывать волосы на пробор. Плюс к тому на удивление занудливый характер.
Примерно такой же зануда-холостяк мне встретился во Владивостоке в 1970 году, когда я после школы поступил учиться в медицинский институт (тогда мы вместе с одним парнем из Уссурийска – Володей Борзовым – снимали комнату в Морском городке). Зануда заметно грассировал и любил под стаканчик красного выразить какую-нибудь умную мысль. Звучало это примерно так:
– Се,дгей Федо,дович, вы знаете, что такое жизнь? Жизнь – это детская,даспашонка: такая же ко,доткая и вся в,дазводах!
Натуральная зануда, по мне так хуже Берии. Вот и фотокорреспондент мне попался такой же, хотя и не грассировал. Спасался я от зануды работой. С утра уже был в редакции. Садился за телефон, собирал информацию. А между делом общался с режиссером Покровского народного театра Борисом Меркеровым, личностью путанной, но одаренной. Прослышав о том, что в газету я пришел из театра КДВО, Борис стал в редакции частым гостем.
– Театр начинается с вешалки! А у нас в Доме культуры вешалка второй год не работает, – вздыхал Борис всякий раз, заходя в отдел писем. – Вот как весной пальто у секретарши из райпотребсоюза пропало, так гардероб и закрыли. Приходится зрителей в зал одетыми пускать. И как в такой обстановке творческому человеку работать?
С Борисом ещё куда ни шло: пожалуется на гардероб – и пойдёт себе дальше репетировать. С журналистикой было сложней. Приходилось ездить в командировки по письмам сельских трудящихся. Писали в газету много. Причем трудящиеся мне почему-то попадались склочные и жаловались на все подряд: то колонка у них не работает, а то рейсовый автобус посередине дороги сломался и два часа простоял, а начальник местного АТП и не чешется.
Однажды пришло письмо из сельской школы: конфликтовали учителя. Не иначе как из-за предметных 'часов'. Пришлось ехать разбираться. Ночевать было негде, и одна из конфликтующих сторон помогла мне устроиться с ночлегом. Проще говоря, пригласила к себе домой. Я попил чаю, рассказал о Сибири с Москвой и честно лег спать на раскладушке. А наутро со спокойной душой вернулся в Покровку – писать материал.
В тот же день, ближе к вечеру, уже другая конфликтующая сторона привезла на меня 'телегу' на четыре страницы и передала её в редакцию. А дальше получилось вот что.
– Вы – что, Сергей, первый день в газете работаете? Не знаете, что в конфликтных ситуациях журналист не имеет право показывать свои симпатии ни одной из сторон? – сходу взяла меня в оборот редактор Лапик. – Вы знаете, что учителя про вас написали? Вот, почитайте.
Я почитал и чуть не упал со стула. До сих пор не могу понять, почему меня еще и в каннибализме не обвинили. Наверное, слова такого не знали, хотя и учителя. Зато в догадках и вымыслах оказались настоящими мастерами подмётного жанра; разукрасили меня так, хоть из газеты беги.
– Письмо, конечно, ерунда, я совершенно не верю в то, что там написано, – сказала, чуть поостыв, Лидия Васильевна. – Но ведь они могут обратиться и в районо, и к третьему секретарю… Им ведь главное – бросить на журналиста тень, а там – попробуй, отмойся!.. – редактор знала, о чем говорила: это чувствовалось по интонации. – Не переживайте, Сергей, если ваши 'доброжелатели' не успокоятся, я найду что в райкоме сказать. Идите и спокойно работайте, – заключила Лапик, и добавила при этом. – Кстати, самые конфликтные коллективы – это педагоги, врачи и работники культуры. Вы, Сергей, в отделе писем работаете, должны это знать!
