— Скажите, Зиновий, — спросил Георгий Борисович, — а вы не заперлись изнутри, ну, для полной конспирации?
— Я знаю, что вы считаете меня дураком! — грустно отозвался помощник.
— Вы преувеличиваете, — любезно сказал Ячменев, вглядываясь в мутное стекло, за которым проглядывали тома Тургенева, а за ними в темноте слабо светились глаза, замурованного сыщика. — Я вас вроде бы не запирал. Антон к шкафу не подходил… И авоська с продуктами пропала…
— Она не пропала, — утешил его Фомин. — Я ее за окно выставил, чтобы колбаса не испортилась.
Ячменев отошел от шкафа, достал из-за окна кефир и почти четыреста граммов ветчиннорубленой колбасы.
— Зиновий, вы не хотите поесть? — спросил заботливый начальник. — Эта колбаса пахнет так соблазнительно…
— Я никогда не ем на работе! — гордо ответил Фомин.
— А я, кажется, съем это вещественное доказательство! — признался следователь, который при виде еды ощутил мучительный приступ голода, — все равно колбаса не додержится до суда!
— Приятного аппетита! — в голосе Зиновия прозвучало неодобрение служебному проступку начальника.
«Эта авоська принадлежит женщине, муж которой бывает за границей, — подумал Ячменев, принимаясь за бесплатный завтрак. — Авоська иностранного происхождения… С другой стороны, мужчины у нас тоже ходят с авоськами…» Дверь приоткрылась, и в библиотеку скорбно вползла поблекшая женщина, одетая во все зарубежное. Она уставилась на Ячменева кроткими коричневыми глазами.
— Почему вы пьете мой кефир и едите колбасу, которую я купила для собаки?
Застигнутый на месте преступления, Ячменев покраснел, а в книжном шкафу Фомин подавил в себе мстительный смех.
— Извините, — пробормотал следователь, давясь колбасой, — мне очень хотелось есть. Я вам верну… сего дня же…
Женщина робко присела на краешек стула возле двери и пригорюнилась:
— Беда никогда не приходит одна… Мало того, что убили мужа, мой Атос остался без колбасы…
— Значит, вы жена Зубарева?
— Вдова! — уточнила посетительница.
— Сочувствую вашему горю!
— Да, большое горе… — не стала спорить вдова. — Я рассказала Атосу, он так плакал… Сверху приходили соседи, спрашивали, что случилось с собакой.
— Собаки часто переживают глубже, чем люди! — заметил Ячменев, внимательно изучая вдову. — Скажите, пожалуйста, как ваша сумка с едой оказалась здесь, в библиотеке?
— Очень просто, — с грустью объяснила вдова, — я приходила сюда за Сергеем Ивановичем где-то в начале первого ночи…
У. Ячменева перехватило дыхание, а в духоте книжного шкафа Фомин и без того едва дышал.
Снова помешала допросу Надежда Дмитриевна.
— Мария Никитична! — обратилась она к вдове. — Вносите десять рублей!
— На что?
— На венок! — бесстрастно сообщила комендантша, словно не зная, с кем разговаривает.
— Почему там много? — возмутилась вдова. — Всегда собирают по два рубля! И потом, — спохватилась оно, — я ведь пострадавшая! Все-таки мой муж умер, а не чей-нибудь!
— Это верно! — Надежда Дмитриевна не стала оспаривать факты. — Но вы же здесь работаете. Я думаю, будет справедливо, — пришла она к неожиданному выводу, — сделать вам скидку пятьдесят процентов!
Ячменев только развел руками.
Мария Никитична безропотно внесла пятерку и расписалась в ведомости.
Когда за комендантшей закрылась дверь, Георгий Борисович вернулся к допросу.
— Я подозревала, — начала рассказывать хозяйка Атоса, — что Сергей Иванович находился здесь не один…
— Вы его ревновали? — стараясь быть деликатным, спросил Георгий Борисович.
— Всю жизнь, — призналась вдова. — Но я ни разу не имела доказательств его измены. Когда я вчера сюда зашла, и вон в том кресле увидела Сергея Ивановича погибшим, я так огорчилась, что позабыла сумку и вся в слезах побежала к Атосу делиться несчастьем…
— Вы кем работаете?
— Я средний научный сотрудник. Мой профиль — Гоголь, Щедрин и другие. Одним словом, сатира, но ни в коем случае не позже девятнадцатого века.
— Понятно! — сказал Ячменев.
— Можно, я возьму свою авоську? — спросила женщина, убитая горем. — Сергей Иванович привез ее из Новой Зеландии…
— Конечно, — спохватился следователь и с торжеством подумал: «Опять я не промахнулся».
Вдова поднялась, чтобы уйти, но Георгий Борисович задержал ее:
— Какие отношения были у Сергея Ивановича с Антоном Варламовым?
— Он любил его, как младшего брата. Он всех любил. У него было щедрое сердце.
Когда вдова ушла, Фомин сказал из шкафа:
— Она убивала вместе с Антоном! Наверно, у них роман!
— Что вы! — воскликнул Ячменев, теперь уже без помех, доедая собачью колбасу. — Вдова старше Антона лет на двадцать.
— Вы отстали от жизни, Георгий Борисович! — поделился знаниями Зиновий. — Это теперь очень модно, когда кто-то из двоих, женщина или мужчина, старше на двадцать или на тридцать лет. Кстати, вы заметили, что эта особа не переживает смерть мужа, а говорит исключительно о собаке!
Теперь уже Ячменев поделился с помощником тонким пониманием человеческой психологии:
— Люди в трауре часто ведут себя не по правилам. Вы, Зиновий, забываете, что такое подтекст. У этой несчастной женщины текст — это собака, а подтекст — потеря мужа. На подобном приеме строится вся современная литература. Люди думают одно, говорят совершенно другое, а читатель должен догадываться.
— Я тут сейчас листаю Тургенева, — сказал Фомин, — так у него говорят то, что думают. Выпустите меня отсюда, Георгий Борисович, я задыхаюсь от недостатка кислорода.
Ячменев вынул ключ из первого попавшегося шкафа и вставил в замочную скважину дверки, за которой томился Фомин. Через мгновение пленник вылез на волю.
Первыми словами свободного гражданина были:
— Разрешите выйти в туалет?
В тот момент, когда Фомин закрыл за собой дверь, фарфоровая ваза сорвалась со шкафа номер шесть, пролетела в трех миллиметрах от головы следователя, ударилась об пол и перестала существовать как произведение искусства первой половины девятнадцатого столетия.
Ячменев не отскочил, не побледнел, не покрылся испариной. Он спокойно взглянул наверх, потом перевел глаза вниз на осколки цветного фарфора и задумался.
Когда вернулся повеселевший Фомин, Ячменев укоризненно сказал:
— Зачем же так хлопать дверью? Видите, от сотрясения упала ваза. Чуть в меня не угодила!
Фомин мгновенно оценил обстановку:
— Я никогда не хлопаю дверьми. Это невоспитанно. Я их закрываю аккуратно. По-моему, на вас, Георгий Борисович, было совершено покушение!
— Но в библиотеке никого не было, — возразил Ячменев.
— Откуда вы это знаете? — высказал предположение Фомин. — Может быть, здесь имеется потайной ход? Убийца проник через него, свалил на вас фарфоровую вазу и удрал.
— Может быть, вы и правы… — вдруг согласился Ячменев. — Они ведь меня предупреждали, чтобы я не совался в это дело!
