произнести слова. Ему надоедает строить догадки.
— Так что же творится в твоем городе?
— Чума! — произносит беглец.
Это первое ясно произнесенное им слово. Потом он опять начинает подвывать и заикаться. Человек- с-гор понимает лишь, что из родного дома его выгнал страх, страх перед чем-то более неотвратимым и безжалостным, чем даже чума. Перестав вслушиваться в поток звуков, он глядит на прощально светящийся из-за гор край солнца.
Когда же потемневший небосклон прочерчивает яркая трасса падающей звезды, он выносит свое решение:
— Через три дня возвращайся в свой город. К слову, как он называется?
— Трикк.
Это второе четко произнесенное слово. Человек-с-гор пожимает плечами. Его перестали удивлять совпадения.
На всем пути к городу он не встречает ни одного человека. Он входит в распахнутые, никем не охраняемые ворота и проходит по темной улице, переступив через неубранный труп. Он слышит тишину, рыдания, и один раз даже безумный смех. Человек-с-гор входит в распахнутую дверь наугад выбранного дома.
Лежа на полу у потухшего очага, его хозяин поворачивает к нему лицо. Иначе как бредом не объяснить слов, сорвавшихся с запекшихся губ:
— Ты принес мне смерть?
— Напротив, — Человек-с-гор садится у изголовья. — Я принес вам жизнь.
Иные считают месть уделом лишь душ отчаявшихся и низких. Однако стоит вспомнить легенды или развернуть свитки священных книг, чтобы понять — никто и никогда не был так настойчив, изощрен и неутомим в мести, как боги.
Оставив свою колесницу в укромном месте, блистательная богиня входит в чащу фессалийского леса. Пройденный путь неузнаваемо преображает ее, и к разведенному на укромной поляне костру она выходит уродливой, опирающейся на клюку старухой.
Вокруг костра, сбросив свои одежды, пляшет дюжина фессалийских ведьм, от маленьких девочек, чьи натертые маслом тела гладко блестят в лунном свете, до старух, трясущих складками дряблой кожи. При ее появлении пляска прекращается. Все опускаются на колени:
— Приветствуем тебя, повелительница ведьм!
Изменившаяся до неузнаваемости супруга Зевса проходит к костру:
— Сегодня вы будете делать то, что прикажу вам я!
И они повинуются.
Лепится из воска фигурка, произносятся какие-то заклинания, чертятся загадочные знаки, льется кровь — и остро отточенные иглы вгоняются в еще теплый воск, в то самое место, где у живого человека должны быть разум и сердце.
Среди белизны и блеска, буйства красок, сияния и великолепия, которыми так изобилуют скрытые в заоблачной вышине чертоги олимпийских богов, сероглазая богиня находит Афродиту — в тот момент, когда, примеряя серьги, та кружится перед большим зеркалом, так не похожим на медные зеркала смертных, разглядеть себя в которых можно, лишь предварительно погружая их в воду.
— Как мне идут эти?
— Великолепно.
— А как я в этих?
— Ослепительна.
Обольстительная богиня любви наклоняет голову, меняя серьгу, и оглядывается через плечо на Афину, по обыкновению одетую в неприглядную козью эгиду, поверх белой туники.
— Судя по твоей покладистости, сестра, тебе что-то надо?
— Да. Я хочу использовать силу твоего пояса.
— Тебе его одолжить?
— Нет уж. Лучше будет, если он останется на тебе.
— Ты его боишься?
— Пользование им всегда чревато сюрпризами.
Афродита звенит лежащими на ладони серебряными серьгами.
— И на ком же я должна применить его силу?
— Скоро узнаешь.
Афродита низко склоняет голову, так что золотистая россыпь ее волос падает вперед, закрыв ей лицо и касаясь пола, потом, резко выпрямившись, взмахом головы забрасывает их за спину:
— Помнишь, как было связано золотой цепью сердце Медеи? — вспоминает вдруг она. — Мы пришли как раз тогда, когда Ээт объявил цену руна. Ясон раздумывал над его словами, держа в руке шлем, полный зубов дракона, оставшихся от посева Кадма...
— А перед этим Ясон надеялся заинтересовать Ээта предложением покорить савроматов, — добавляет Афина. — Неудивительно, что царь Колхиды ответил ему смехом. Представляю, что смогли бы сделать эллины в гоплитских доспехах против не сходящих с коня лучников!
— ...и тогда вошла Медея, — продолжает вспоминать Афродита, — совсем не такая, как сейчас, совсем юная робкая девушка... Кто мог предполагать в ней такую силу?
— Мы.
— Кто же еще... Я применила тогда новое приворотное средство, живую вертишейку, распластанную на раскаленном колесе. Это только теперь оно известно каждой фессалийской ведьме. И чем кончилось все это? Ясон бродит по земле, отвергнутый людьми и проклятый богами, а Медея — сколько раз она обагряла свои руки человеческой кровью?
— Это все потому, сестрица, что ты никогда не доделываешь до конца своего дела.
— Тебе не... — начинает Афродита и замолкает, не продолжая рискованную мысль. — В конце концов, я тоже женщина, что должно меня оправдывать.
— Не в моих глазах!
Та смеется, протягивая руку за виноградной кистью:
— Может не стоит отправляться куда-то? Зачем утруждать себя ради людей? И шли ли им когда- нибудь на пользу наши старания? Не спорю, моя сероглазая сестрица, первой посадив маслину, ты доказала, что кое-что понимаешь в садоводстве, но известно ли тебе, что садовник может вырастить большой сад красивых цветов, но где распустится по настоящему прекрасный, не предскажет никто? — снова слышен серебристый смех. — Давай-ка найдем другое применение моей силе. Вот ты, например — почему бы тебе наконец не занять свое сердце?
Лукавая улыбка — и выдавленная из виноградной ягоды мякоть исчезает между белоснежных зубов, оставив в пальцах лишь дряблую кожуру. Афина тоже смеется, так непохоже, металл ее смеха — скрытая в глубине сердца сталь. Ее палец аккуратно трогает кончик носа златовласой богини:
— Сестра моя, для дел своего сердца мне не нужен твой пояс!
— Да? И почему же оно в таком случае не занято?
— Куда спешить владеющему бессмертием?
— Оно не равно вечности, — резко мотнув головой, Афродита разбрасывает по плечам волосы и снова смотрит в зеркало. В ее глазах появляется столь несвойственная ей задумчивость. — Ты знаешь, мир людей иногда так похож на эти зеркала. То, что делаем мы, боги, почти всегда повторяется смертными.
— В таком случае, это довольно кривые и тусклые зеркала, сестра моя.
