на предстоящий в Епифани призыв новобранцев, ехать отказался — так ему претило стать чиновником...
Судя по воспоминаниям моего отца, он, не забывая об интересах помещиков, заботился прежде всего о нуждах крестьян, хлопотал об открытии школ, больниц, о ремонте и строительстве мостов, председательствовал на различных собраниях и заседаниях. Для всего этого требовалось писать разные бумаги и составлять разные, со многими цифрами, с подбивкой итогов, отчеты. Я видел за его подписью целую напечатанную в типографии книжечку в двадцать страниц; в этой канцелярщине моя мать служила ему верной помощницей.
В те бесконечно счастливые дни, когда мой отец оставался дома, он, по примеру тестя, читал вслух моей матери, а она слушала, занимаясь каким-нибудь рукоделием. Днем, случалось, они уезжали на маленьких санках вдвоем просто кататься по Бучалковским окрестностям.
3
Расскажу о соседних помещиках.
О Писаревых и Раевских я уже упоминал. Всего в семи верстах от Бучалок в селе Молоденки в старинном с колоннами доме жили Самарины.
Петр Федорович Самарин — младший брат славянофила — был дальним родственником моей матери через Нелединского-Мелецкого, а его жена Александра Павловна, иначе тетя Лина, урожденная Евреинова, приходилась двоюродной сестрой дедушке Сергею Алексеевичу Лопухину.
Родители мне рассказывали, какая это была хорошая пара! Бездетные, они отличались особенным гостеприимством, постоянно у них гостили многочисленные родственники, они очень любили кому-либо помогать. Так, моей матери перед свадьбой подарили серебро — всего по дюжине — ножи, вилки, ложки — столовые, десертные и чайные. Старшую свою дочь мои родители назвали Александрой в честь бабушки Александры Павловны Лопухиной, но сокращенно ее звали Линой по имени щедрой тетушки.
Все у Самариных — обстановка, мебель, лошади — было самое простое и одновременно добротное. И с крестьянами — бывшими крепостными — у них сложились самые простые, поистине патриархальные отношения. Они были в курсе дел каждой крестьянской семьи, крестили их детей, мирили поссорившихся, если у кого околевала корова или лошадь, они заменяли на другую из господской конюшни или скотного двора. Крестьяне в них, что называется, души не чаяли. В начале нашего века оба они умерли. Их наследники, племянники — и без того богатые землевладельцы — не стали возиться с лишним имением и через какое-то время его продали князю Алексею Александровичу Оболенскому, тоже потомку Нелединского-Мелецкого, и его жене Любови Петровне, урожденной Трубецкой, дочери князя Петра Николаевича, того, который был убит своим племянником Кристи.
Эту продажу имения молоденские крестьяне не могли простить младшим братьям Самариным и затаили злобу против новых господ. Начались потравы, рубки леса и т.д. Управляющий жаловался в волостное управление, крестьян штрафовали, судили. И господа вели себя надменно, приезжая только на лето, и совсем не вникали в жизнь крестьян. Все у них было, в противоположность Самаринской простоте, элегантное, шикарное — одежда, мебель, английские высокие с забинтованными лодыжками лошади, роскошные экипажи. Барыня со своими детьми мало занималась, доверив их гувернанткам, целыми днями возлежала на диване, читая французские романы. Барин спохватился, было, чем-то стал крестьянам помогать, да опоздал. Взаимная, как в рассказе Чехова «В овраге», неприязнь, продолжалась до самой революции.
Ближайшими соседями помещиками были Яньковы, из старинной дворянской семьи, всего в пяти верстах в селе Себине, но с ними почему-то «не водились».
К сожалению, дружба между моими родителями и братьями Раевскими была года на два прервана ссорой. Земство постановило построить в уезде на свои средства больницу. Где? Мой отец предлагал в соседнем с Бучалками Суханове, отпускался бесплатно лес. А Петр Иванович Раевский предлагал в Никитском и сам брался быть в больнице врачом. Мой отец возражал — Суханово находится в центре Епифанского уезда, а Никитское на самой границе с Рязанской губернией, туда будут приходить «чужие» крестьяне. В конце концов были построены больницы в обоих пунктах, и примирение состоялось.
Еще были соседи Олсуфьевы — граф Юрий Александрович и его жена графиня Софья Владимировна, урожденная Глебова, подруга моей матери с детства. О них стоит рассказать подробнее. Их имение Буйцы находилось в 25 верстах от Бучалок, в историческом месте — на самом Куликовом поле. Юрий Александрович — юрист по образованию — с детства увлекался историей. Он ежегодно отправлялся путешествовать, но не за границу, как было принято, а по старинным русским городам и в глухие места нашей страны. И везде он собирал различные древности. Крестьяне, распахивая Куликово поле, находили оружие, разные старинные предметы и несли их на продажу графу. Так у него собрался настоящий музей, в котором была, например, такая ценность, как медный монашеский крест, найденный на Куликовом поле. Из летописей известно, что только два монаха находились в рядах русского воинства — Пересвет и Ослябя. Пересвет был убит в единоборстве с татарским богатырем Челубеем. Следовательно, крест принадлежал ему. В революцию вся коллекция была разграблена, уцелело только то, что Юрий Александрович взял с собой как самое ценное, в том числе и крест Пересвета. Остаток коллекции он пожертвовал в музей Сергиева Посада. Теперь там хранится несколько монашеских крестов, а который из них Пересветов — неизвестно.
Люди богатые, Олсуфьевы основали на свои средства в Буйцах детский приют, где содержались до сорока девочек-сирот со всего уезда. Все они были влюблены в единственного сына Олсуфьевых — Мишу, балованного мальчишку, а для них он был принцем из сказок. Его портрет — не помню какого художника — сейчас находится в Тульском художественном музее
Софья Владимировна Олсуфьева была одной из самых уважаемых женщин, каких я знал. Это понял и Серов, который обычно на своих портретах аристократов несколько шаржировал. Он изобразил Софью Владимировну в простом платье, в платке, накинутом на плечи, греющуюся у печки. Софья Владимировна была глубоко верующей. Когда наступила революция, она видела сон, будто к ней явился святой Сергий и сказал ей, чтобы она поселилась близ его гроба. Она исполнила его волю. Олсуфьевы купили в Сергиевом Посаде дом и стали там жить. Вокруг них поселились многие и многие, и родственники, и знакомые, те, которых называли «бывшими людьми». Постепенно Сергиев Посад наполнялся семьями изгнанников, искавших пристанища.
Сын Олсуфьевых Михаил в первые годы революции жил в Москве, учился в Университете. Был он хлыщеватый юноша, много о себе воображавший. В 1923 г. он исчез, потом узнали, что он уехал на Дальний Восток, там перешел границу, босой и оборванный попал в Харбин, оттуда кружным путем добрался до Румынии, где у Олсуфьевых в Бессарабии было имение. Изредка он писал родителям, для
