Сердце не камень

— О, как я его люблю, мама! Я его люблю! Эмманюэль, ты знаешь? Я тебя люблю.

Одним прыжком она вырывается из вмятин дивана, обнимает Изабель и, грозя ей пальцем, осведомляется:

— А ну-ка, признавайся, что произошло, у тебя только что был весьма странный вид. Вид маленькой девочки, которую чуть было не застали с пальцем в банке варенья. Впрочем, у Эмманюэля тоже был не такой уж уверенный вид. Уж не прервала ли я невольно начало очаровательной идиллии? Сознавайся!

С моим глупым хихиканием все ясно. Что же касается Изабель, она краснеет — она часто краснеет — и со смешком, прозвучавшим фальшиво, как треснутый колокол, произносит:

— Лизон, прошу тебя…

Лизон ведет ее к дивану, заставляет сесть и знаками дает понять, что мне надо сесть рядом с ее матерью. Достигнув желаемого, она принимается ходить взад-вперед перед нами, заложив руки за спину, опустив го­лову, как преподаватель, собирающийся с мыслями, прежде чем начать речь. Наконец хождение прекращается. Лизон останавливается перед нами, суровая, но справедливая. Она начинает:

— Дети мои, дорогие мои малыши, вы причиняете много неприятностей тете Лизон. Вы ведете себя очень плохо. Вы умираете от желания, это совершенно очевидно, броситься друг к другу и друг на друга и совершить все, что человеческие существа противоположных и примкнувших к ним полов, с успехом перевалившие пик половозрелости и испытывающие один к другому живое влечение чувственного свойства, умирают от желания совершить… Нет, не прерывайте меня, ученица Изабель. И при всем притом, когда приходит ваша тетя Лизон, которая вас так любит, что вы делаете? Очень гадкую вещь: вы притворяетесь, будто ничего такого нет. Вы пытаетесь все скрыть от тети Лизон. Знаете ли вы, как это называется? Это называется лицемерием. Мои дорогие малыши, знайте, что лицемерие — это гадкий недостаток. Очень, очень гадкий. Но тетю Лизон не обманешь. Тетя Лизон видит все. Тете Лизон очень грустно, когда она видит, как маленькие лицемеры прячут от нее свою любовь, или того хуже — не осмеливаются любить. Это очень гадко, очень плохо для здоровья, и это причиняет боль тете Лизон. Какие будут замечания?

Изабель делает робкую попытку объясниться: 'Лизон, прошу тебя…', что остается незамеченным. Собравшись с духом, я спрашиваю:

— Лизон, куда ты клонишь?

Она поднимает руку успокаивающим жестом:

— Терпение. Скоро конец.

Она прочищает горло, сводит концы пальцев и важно продолжает:

— Мои малышки, если есть на свете вещь, которую тетя Лизон не в силах перенести, то это сознание, что те, кого она любит, несчастны. Ведь мы несчастны, когда нам приходится лишать себя того, чего мы очень сильно желаем. Значит, вы несчастны. Тс, тс… Ученица Изабель, вы будете говорить, когда наступит ваша очередь. И кто же те существа, кого тетя Лизон любит больше всего на свете? Вы двое, ну да, мои ягнятки! Вывод?.. Ученица Изабель, теперь вы можете говорить. Я даю вам право сделать вывод.

Кажется, Изабель уже немного пришла в себя. Она поднимается с дивана и, стоя, более уверенным голосом, в котором даже слышится нотка оскорбленного достоинства, произносит:

— Лизон, моя дорогая, я еще не опустилась до такой степени, чтобы моя дочь должна была одалживать мне своего любовника.

Лизон трудно переубедить.

— Но это очень вульгарная мысль, мамочка. Недостойная нас. Неужели я слышу это от тебя? Ты отказываешься от себя самой. Присоединяешься к стаду.

— Изабель поднимает глаза к небу.

— Ты меня не поняла. В том, что я сказала, нет ни капли заботы о приличиях или о 'морали'. Просто дадим возможность действовать времени, обстоятельствам… Если что-то должно произойти, оно произойдет. Тебе нет никакой необходимости заниматься посредничеством.

— Ну вот, теперь я посредница! Лучше сказать — сводница.

— Пожалуйста, Лизон. Я не расположена к шуткам. И знай, что, когда ты вошла, мы как раз окончательно решили этот вопрос, Эмманюэль и я.

— О-кон-ча-тель-но? Как будто в этом деле существует что бы то ни было окончательное! И я предполагаю, окончательно в отрицательном смысле?

Изабель словно идет по горящим углям. Я считаю, что пришла моя очередь вмешаться:

— Да, Лизон. Именно в отрицательном. Скажем, мы обязались… гм… как это сказать… не переходить к акту.

Дрянная девчонка разражается смехом.

— О, понимаю! Платоническая любовь. Самый что ни на есть утонченный мазохизм для любого, кто не является евнухом! Вы же усохнете и сдохнете от этого, мои бедняжки! А ты в особенности, мама. У Эмманюэля найдется, чем усмирить зверя.

— Вряд ли я так уж усохну, — говорит Изабель, уязвленная. — Как вы считаете, Эмманюэль?

— Вы восхитительны, — говорю я с таким жаром, что Лизон начинает смеяться.

— Ты говоришь, что она восхитительна. Ну давай, восхищайся ею, Дурачок!

— Я и восхищаюсь!

— Прекрасно. В чем же проблема?

— Вообще-то нет проблемы. Я люблю тебя, и я люблю Изабель через тебя. Изабель, в которой столько тебя. Ты наша точка пересечения, наше место совпадения. И любя тебя, каждый со своей стороны, мы любим друг друга. Вот и все.

Не знаю, был ли я достаточно убедителен. Лизон взвешивает сказан­ное.

— Подожди, подожди! Если я правильно поняла, когда ты занимаешься любовью со мной, ты одновременно занимаешься этим и с мамой?

Обобщение выглядит суховатым. Я говорю:

— Ну…

— Глуповатая историйка, правда ведь?

Она встряхивает головой.

— Послушайте. Все эти ваши выдумки довольно вредоносны. Полно темных закоулков, где кишат целые кучи мерзких тварей. Слишком тяжелая ноша для моих еще хрупких плеч… Чего, собственно, вы добиваетесь? Вы, похоже, сговорились усложнять себе жизнь! Вы действительно не можете уладить дело добрым старым классическим методом, уже оправдавшим себя? Знаете: цветок мамы, семечко папы и все такое? Говоря себе, что это доставит столько удовольствия Лизон?

Она делает паузу, смотрит на нас, ожидая ответа. Но что ответить? Нечего. Я и не отвечаю. Изабель опускает голову. Лизон начинает нерв­ничать:

— В конце концов, Эмманюэль, она что, некрасивая, моя мама? Разве она не прекрасный плод во всем блеске зрелости? Разве она не лучше меня в тысячу раз? Признайся, Эмманюэль, ты находишь ее более красивой. Я — это всего лишь обещание ее. Она — это я совершенная. Расцветшая. Наполненные формы. Сочная. И можно потрогать, не желатин какой-нибудь! Мышцы под кожей ангела! Подходите, дамы и господа, можно пощупать, можно потрогать, вот это порода!

Когда Лизон валяет дурака, невозможно устоять. Изабель смеется. Я смеюсь. Но наши взгляды красноречиво свидетельствуют о том, что происходит в другом месте. Именно 'низы' реагируют на все с наибольшим энтузиазмом и, конечно, на свой манер. В атмосфере висит изряд­ная доза эротики под давлением. Я вижу, что в перспективе наклевывается момент, когда мы все можем очутиться на одном и том же ложе, я между матерью и дочерью, ситуация несомненно вдохновляющая для некоторых, но я нуждаюсь, осмелюсь сказать, в близости тет-а-тет. Я ищу достойного выхода:

— Хватит, Лизон. Ты нас смертельно возбудила и в то же время смертельно подавила.

— Скажи лучше, устроила вам пытку!

— Я бы не мог сказать лучше.

— Мне надо идти, — говорит Изабель.