– Я привык все сам под контролем держать, а тут?.. Доверять кому-то незнакомому, чтоб облапошили? – покачал головой Гордей.
– А ты местного найди. Уж он-то знает, что его ждет, если попытается тебя обмануть. Только для начала там специалистам все обследовать надо будет – территория-то огромная, и, в каком именно месте тогда нефть нашли, теперь уже никто в округе не знает. Хорошо хоть, что этот старик жив оказался и вспомнил, что тогда случилось, а то так и блуждали бы мы в потемках. Ну а теперь ты новостями хвались, – предложил Гуров.
– А я пока не знаю ничего, – усмехнулся Гордей. – Я тебя ждал, чтобы нам вместе с этим подонком поговорить. Скажу только, что мужики, которых он нанял, и Егор его опознали. Или тебе неинтересно?
– Еще как интересно на этого субчика посмотреть, – воскликнул Лев. – И где он сейчас?
– Сидит в укромном месте здесь неподалеку и его Леший сторожит, – объяснил Гордей.
– Не сбежит? А то такой ушлый может.
– От Лешего? – даже возмутился Гордей.
– Слушай, ты же мне о нем рассказать обещал, – напомнил Гуров.
– Я? Тебе? О Лешем? – Гордей сделал вид, что страшно удивился.
– Да ладно тебе, понял ведь, о чем я, – поморщился полковник.
– А я о нем ничего не знаю, – развел руками Гордей.
– То есть как? – опешил Гуров.
– А вот так. Я его никогда ни о чем не спрашивал, но и он меня никогда ни о чем не спросил, – подчеркнул он. – Я ему просто говорил: «У меня проблема», он выслушивал, кивал, а потом решал ее так, что она больше не возникала. И я ни разу не поинтересовался у него, как он это делал.
– И ты допустил в самый ближний круг человека, о котором ничего не знаешь? – недоверчиво спросил Гуров. – А если это засланный казачок?
– Засланные казачки так просто на дороге не валяются, – назидательно ответил ему Гордей.
– Учти, экспромт хорош тогда, когда он заранее подготовлен, – не менее назидательно возразил ему Лев Иванович. – И потом, что значит «на дороге»?
– Так я же тебе говорил, что я его на улице нашел в буквальном смысле этого слова, – напомнил Гордей.
– Он что, бомжевал? – удивился Гуров.
– Да, – подтвердил Гордей и начал рассказывать. – Дело в аэропорту было. Я тогда из одной поездки вернулся и со своими ребятишками к машинам шел, когда вдруг шум услышал. Повернулся, смотрю несколько парней лет по двадцать, человек пять… Ну, знаешь, из этих, отмороженных на голову. Так вот, они какого-то бомжа окружили и насмехались над ним, а тот стоял себе спокойно, словно и не слышал их, и что-то ел, а сам грязный, как прах, волосы седые, длинные, как пакля, свалявшиеся, борода дремучая нечесаная, руки черные, на ногах башмаки раздолбанные, а одежда явно с помойки. Ну, чисто леший!
– Потому-то вы его сейчас так и зовете? – догадался Гуров, и Гордей кивнул. – И как он к этому относится?
– Не возражает. А тогда этих недоносков, видимо, задело, что он им не отвечал, уйти или убежать не пытался, а словно и не видел их. Тут один самый шустрый решил у него еду из рук выбить, только зря он это сделал.
– И что произошло? – спросил Лев Иванович, хотя сам уже знал ответ.
– Да я глазом моргнуть не успел, как все пятеро очень живописно на асфальте разлеглись, причем без сознания, а бомж неторопливо так восвояси отправился. А вот походка у него была такая странная, ковыляющая, словно он не на своих родных ногах шел, а на чужих.
– Ты, естественно, заинтересовался…
– А ты бы нет? – удивился Гордей. – Пошел я за ним, а он, как шаги мои услышал, повернулся и… Знаешь. Я много чего в жизни видел и, прости за пафос, смерти не раз в лицо смотрел, а вот глаза его увидел, и мне жутко стало. Представляешь, у меня за спиной охрана с пушками, а я стою, на него смотрю и понимаю, что от смерти меня секунды отделяют, и ничегошеньки мои ребятишки сделать не успеют.
– Что же у него в глазах такого особенного? – спросил Гуров.
– Не опишу я тебе этого словами, – подумав, ответил Гордей. – Это видеть надо.
– То-то Лариса, когда он очки снял и в лицо ей посмотрел, описалась от страха, – заметил Лев. – И что дальше было?
– Я охране своей махнул, чтобы подальше отошла, и ему сказал: «Давай поговорим». Прошли мы до лавки, сели и я сказал: «Меня Гордеем кличут, а тебя как?» Он мне на горло показал и я понял, что он говорить не может. Я ему: «То, что тебе жить негде, я уже понял, но документы у тебя какие-нибудь есть?» А он в ответ головой покачал – нету, мол. Тогда я ему сказал, что мне такие, как он, нужны, не согласится ли он на меня работать, а уж я его и домом, и документами обеспечу, да и вылечу, если болен, а если не понравится, так его никто держать не станет.
– Как я понял, его и удержать-то невозможно, – хмыкнул Гуров.
– Да уж. Посмотрел бы я на остатки того, кто попытался бы это сделать, – хмыкнул Гордей. – А тогда усмехнулся он криво так, прямо в глаза мне уставился и я, веришь ли, сам чуть не обделался, но взгляд его выдержал. Тогда он встал и на меня смотрит – веди, мол. У меня есть одна больничка прикормленная – сам понимаешь, при нашей жизни иначе никак. Туда-то я его и отвез, врачам объяснил, что очень сильно в этом человека заинтересован. Ну, для начала его обрили наголо, потому что вшей на нем было море, бороду сбрили, вымыли чуть ли не с щелочью, и стали его врачи осматривать – я при этом, естественно, не присутствовал. А потом вышел ко мне главврач, бледный до синевы, сигарету из пачки достает и все достать никак не может – руки трясутся, как у алкаша с похмелья. Помог я ему, дал прикурить, и он, как успокоился немного, мне сказал… Как сейчас, его слова помню: «Я не знаю, где был этот человек, но ад по сравнению с тем местом – санаторий!»
– Так страшно? – недоверчиво спросил Лев Иванович.
– А ты сам посуди, – предложил Гордей и начал перечислять: – И голова, и лицо в шрамах, о туловище я уже и не говорю. Ушей нет – отрезаны, ногтей на руках тоже – вырваны, ни единого зуба нет, причем они были явно обломаны и их остатки из десен торчали. От пальцев на ногах и от нашего мужского хозяйства практически ничего не осталось. И с голосом беда – сорвал он себе его когда-то, хотя это-то, как сказал главврач, как раз поправимо, но вот все остальное обратно не вырастет. Ноги были когда-то переломаны и срослись неправильно, но, если их заново сломать, то можно будет все исправить.
– Что же с ним случилось? – задумчиво спросил Гуров. – Похоже, пытали его.
– Не знаю, не спрашивал, – покачал головой Гордей. – А он сам никогда об этом не говорил. Короче, вылечить его можно было, но главврач предупредил, что это будет долго и очень дорого.
– Как я понял, ты согласился.
– Конечно, – явно удивившись словам Льва Ивановича, воскликнул Гордей. – Уж если он в таком состоянии пятерых мгновенно уложил, то на что же он здоровый способен? Но не это главное – жалко мне его стало, это ж надо, как жизнь над ним покуражилась. Пошел я тогда к нему в палату и попросил, что, если он говорить не может, то пусть хоть напишет, на какое имя мне ему документы делать, а он рукой махнул – на любое, мол. Рассказал я ему, что врачи делать собираются, так не возражает ли он, а он покивал только, что на все согласен.
– Ну, что из этого получилось, я видел.
– Так он почти год в больнице лежал, и горло ему оперировали, и ноги ему под наркозом ломали, чтобы они заново правильно срослись, и зубы ему все до единого на штифтах поставили, – рассказывал Гордей и вдруг усмехнулся. – Кстати, там-то он в первый раз мне жизнь и спас, еще в гипсе.
– В гипсе? – недоверчиво переспросил Гуров.
– Вот именно! – подтвердил Гордей. – Палата у него отдельная была, и я раз в неделю к нему обязательно заезжал. Вот и в тот раз я ему гостинцев привез, а он лежал – нога на вытяжке – и книжку какую-то читал. Дело было вечером, он лежал головой к окну, и лампа у него на тумбочке горела, ну а я сел, естественно, лицом. Говорить он еще не мог, так я ему рассказывал, что да как в городе, да что врачи говорят. И тут он вдруг хвать меня за грудки и, как куклу, на пол свалил, а сам свет выключил. Пары секунд ему на это хватило. А меня, сам видишь, свалить не так-то просто. Я даже удивиться не успел, как звон разбитого стекла раздался. Тут мои ребятишки из коридора заскочили, а в палате темно, они ничего понять
