Он колебался.
— Ты понимаешь, это же было так естественно.
— Слишком естественно.
— Тогда, если нас увидят, ты понимаешь, что мы ходим порознь, не разговариваем друг с другом, то могут подумать… И это может нанести вред нашим делам… И на много дней… надолго. Мир тесен. И ты знаешь…
— Я думал об этом, — прервал его Пальмиро. — Войдите!
Вошел коридорный и подал ему пачку сигарет. Американских. Прежде Пальмиро курил только отечественные, они были дешевле.
— Спасибо.
Коридорный бросил любопытный взгляд на мужчин. И вышел.
— Я думал об этом, — повторил Пальмиро. — Сегодня ты пообедаешь где угодно, но только не в «Гатто Бьянко».
«Гатто Бьянко» — ресторан на одной из маленьких улочек.
— Только не в «Гатто Бьянко». Несомненно.
Желая угодить, Ратацци старался говорить тоном бухгалтера фирмы.
— А мы пообедаем в «Гатто Бьянко», — сообщил Пальмиро. — А потом вопрос просто не возникнет. Ты сядешь на пятичасовой пароход.
— Пятичасовой пароход, да, конечно.
Но тут же спохватился.
— Пятичасовой пароход? Но мы же договорились…
— Я передумал.
— Ты должен был заниматься…
— Ты займешься этим вместо меня.
И небрежно:
— Мне нужно несколько дней отдохнуть. Я остаюсь здесь. С Паолой. И мне надо также подумать.
Возникла небольшая пауза.
— Понимаю, — произнес наконец Ратацци.
Он провел пальцем между воротником и шеей.
— Но я приглашен сегодня к маркизе Сан-Джованни.
В этот момент он стал на какое-то время как бы прежним Ратацци, уверенным в себе, с присыпанными тальком щеками, тем Ратацци, который говорил телефонистке: «Если это будет сама графиня, позовите меня. Господину Пальмиро такие дела не по зубам». И все это в присутствии служащих.
— Я ее видел, и она меня пригласила.
Ивонна Сан-Джованни занималась делами местного комитета по творчеству Сен-Венсана де Поля. Она была казначеем, что вполне отвечало ее темпераменту. Однако иногда ее инициативы внушали беспокойство. Но она на все возражения отвечала: «Ну и что! Нужно принимать вещи такими, какие они есть, мои дорогие, и брать деньги там, где они есть. А деньги, они ведь не у нас находятся. Не так ли? А? Вчера я встретила господина, который занимался перевозкой моей мебели. Платацци, Ратиццо, что-то в этом роде. Я говорю ему: «Ладно, вы меня изрядно ограбили с моим фортепиано; так что, может, пожертвуете мне немного для моих бедняков?» И вот чек. На десять тысяч. На десять тысяч, мои дорогие. Ну и вот, я пригласила его на чай. Впрочем, он довольно приличный мужчина. И заведение у него крупное. А к тому же на Капри это меня ни к чему не обязывает». Тем не менее госпожа Сатриано теперь только об этом и щебетала. «Эта Ивонна, вы знаете, что она еще отколола?» И в ее изложении Ратацци превращался просто в какого-то носильщика.
— Она может привлечь нам клиентуру всего острова, — продолжал Ратацци.
— Верно, — кивнул Пальмиро. — Ну ладно, я схожу вместо тебя.
Госпожа Пальмиро отошла от окна.
— Но ведь она же пригласила меня, — возразил Ратацци.
— Это одно и то же. Пальмиро и Ратацци, Ратацци и Пальмиро, ты думаешь, она заметит разницу? И это позволит мне взять с собой Паолу. Ты ведь не против немного поразвлечься, Паола?
У госпожи Пальмиро вид был очень довольный.
— Она тебя не примет, — в сердцах заявил Ратацци.
— Не примет?
Пальмиро под своей пеной пренебрежительно улыбнулся.
— Ты же никого не знаешь в светском обществе, старина.
— Посмотрим!
Именно в этот день внезапно, как смерч, на остров залетела жара. Нельзя сказать, что до сих пор было холодно, совсем нет. Уже с десяти часов Форстетнер, не рискуя простудиться, мог расположиться в саду или на террасе. Но то была слабая, ненадежная, поверхностная жара, она не накаляла весь воздух. Жарко, да, но, скорее, такая жара, как горячая вода в плохоньких гостиницах, вроде бы и горячая, но быстро остывающая, беспокойная жара, со сквозняками, с тонкими струйками прохладного воздуха. А вечером сильные порывы ветра приподнимали листву огромного эвкалипта, как некий шутник в романе Мопассана, задиравший по воскресеньям в Ножане юбки. Сатриано даже раздражала такая погода. Когда друзья Форстетнера сообщили ему, что в четыре часа они отправились к дворцу Тиберия и долго там гуляли, он возмутился.
— В четыре часа! Невероятно! Так можно и концы отдать. В это время года люди в четыре часа не ходят, а отдыхают.
Однако к стыду своему он тут же пошел в комнату, чтобы надеть пуловер.
А вот теперь пришла настоящая жара, глубокая, плотная, прокаленная жара, каждое мгновение приносило новую частицу жары, подпитывавшейся от предшествующего мгновения. Красавчик Четрилли звонил Лауре Мисси:
— Ну что, неисправимая мерзлячка, вы решились? Идем на пляж?
— Да.
— Я жду вас на пляже в одиннадцать часов.
Четрилли был в восторге. Наконец-то он сможет, как он говорил, «поиграть на своем органе», то есть продемонстрировать свой треугольный, безупречный торс, свой легкий, приобретенный путем долгих тренировок, кроль, влажное, сладострастное ржание, которое он издавал над волной, свои узкие и твердые ягодицы в туго натянутых плавках иссиня-стального цвета, отчего они и сами казались сделанными из стали и обладавшими стальной твердостью. Они вызывали желание прикоснуться к ним. Как-то раз одна женщина и в самом деле прикоснулась. На пляже, перед всеми. Это воспоминание было одной из звездных минут Четрилли, и он охотно к нему возвращался. Увы! Та импульсивная женщина была уже замужем. Она готова была развестись, но Четрилли имел слабость дать ей задаток в счет будущего супружеского счастья; однажды она взмахнула крылом и улетела в свой родной Милан, чтобы больше никогда не вспомнить о нем. С тех пор Четрилли больше никому не позволял завлечь себя в постель. Нет уж, ищите дурака! Женщины — существа не слишком щепетильные. Совратят мужчину, получат свое удовольствие, а потом, когда начинаешь говорить им о женитьбе, исчезают. Нет, нет. Четрилли теперь не давал себя соблазнять.
— Нет уж, ищите дурака! — повторил он вслух, делая дыхательную гимнастику.
Выбранная им тактика имела одно неудобство: чтобы демонстрировать свои ягодицы и торс, Четрилли, за отсутствием иной близости, должен был ждать купального сезона. Все-таки так было более надежно. Тем более что для зимнего сезона он все-таки нашел некий способ: индусский танцевальный номер, который он старательно выучил с помощью одного индийского танцовщика — профессионала и исполнял полуголый в коктейль-барах, не слишком заставляя себя упрашивать. Вдобавок он практически задаром приобретал, таким образом, еще и репутацию артиста, человека, который понимает. С тех пор даже Сатриано иногда соглашался его приглашать.
— Шестьдесят лир, — сказал продавец газет.
Андрасси протянул засаленные купюры и поднял глаза. И заметил ее. Она проходила мимо.
