Поднялась по ступенькам церкви. Вошла в церковь. Андрасси секунду поколебался, потом с бьющимся сердцем, думая, что на него смотрит вся площадь, тоже поднялся по ступенькам и вошел в церковь. Она была там. Он увидел ее сразу, так как церковь была совсем маленькая и светлая. Он увидел, как она преклонила колени, а затем села на скамью. Церковь была пуста. Слышалось легкое поскрипывание, может быть, хруст четок того, кто молился за колонной. Но Андрасси даже не обратил на это внимания. Он медленно шел. Они были одни, более одни, чем в саду, чем в комнате, одни — в тишине, в большой белой тишине церкви. Над главным алтарем свисал темно — красный занавес с бантами, рюшами, складками, золотыми кистями. С обеих сторон от дарохранительницы с помощью белого атласа были изображены колонны вместе с перемычкой, капители. Андрасси сделал еще два шага. Она обернулась. На лице у нее не было удивления. Она улыбалась. Андрасси подошел и сел рядом с ней. Она перестала улыбаться и теперь смотрела прямо перед собой, положив на колени свои длинные, загорелые, довольно крепкие руки.
— Я столько искал вас, — тихо сказал Андрасси.
Он протянул руку и положил ее на ее руки, соединенные в круг, как гнездо. Его рука — на ее руках. В этом жесте слились жизнь и смерть, и волна, которая его заливала. Он дрожал. Она слегка приподняла руки, как бы отодвигая его руку.
— Почему?
— Не надо.
Но она сказала это осторожно, не настаивая, глядя прямо перед собой. Вошел церковный сторож, сухонький, совсем маленький, поставил что-то на алтарь и вышел, не обратив на них внимания.
— Как вас зовут? — тихо спросил он.
— Сандра.
Они сидели рядышком на скамье, поставив ноги на нижнюю планку. И ее голая рука иногда касалась руки Андрасси.
— А вас?
— Андрасси.
Наконец, она посмотрела на него. Ее глаза, такие блестящие, ее скулы, такие круглые, и ямочки, от которых взгляд переходит к изящному подбородку.
— Это фамилия, я ее уже знаю, — сказала она. — А ваше имя?
— Бела.
— Бела, — повторила она.
Церковь эта вся белая, внутри она очень богато декорирована, загромождена украшениями, как какая — нибудь гостиная, особенно клирос с его коврами, главным алтарем, позолотой, лепными орнаментами, розовым и фисташковым мрамором, подсвечниками в человеческий рост. Около клироса возвышается статуя Пресвятой Девы, изваяние с кукольным лицом, в настоящем накрахмаленном платье с жесткими треугольными складками. Справа и слева — два придела, а вдоль нефа, по периметру — другие приделы, поменьше, темные, как гроты, увешенные табличками с выражением благодарности, забитые разными другими предметами, среди которых костыль, серебряное сердце, искусственные цветы.
— Мне нужно встретиться с вами, — произнес Андрасси.
Сандра загадочно улыбнулась, смотря прямо перед собой.
— Наедине…
Он с удовольствием сидел бы вот так долго-долго, прислушиваясь к спокойной и многозначительной тишине, но он уже мысленно видел Форстетнера, сердито вышагивающего взад и вперед по террасе, а также опасался, как бы сейчас вдруг не появился кто-нибудь из знакомых прямо у них за спиной.
— Вы, конечно, знаете, где находится Морской Коготь?
— Да.
— За виллой Альбертини?
— Да.
— Вы проходите дальше, и там есть небольшая рощица.
Она больше не отвечала, но кивала головой.
— Сегодня, в полчетвертого?
— Мне это будет трудно, — сказала она. — Может быть, и удастся, но я не уверена. В семь часов было бы лучше.
Андрасси грустно поморщился.
— Нет, — сказал он. — В семь часов я не смогу.
— Тогда завтра?
— Нет, нет! — воскликнул Андрасси с отчаянием в голосе. (Причем неприятности такого рода грозили ему и в будущем. Из-за Форстетнера с его подозрениями, его капризами, сменами настроения все его свидания могли стать ненадежными, случайными.)
— В половине четвертого, — повторил он. — Постарайтесь. А если не сможете, или если я не смогу, то завтра в тот же час. Вы придете?
— Да, — ответила она.
Андрасси откинулся на спинку скамьи. Он чувствовал себя утомленным. Перед его глазами под желто-белой драпировкой возвышалось кресло епископа, высокая, прямая и угрожающе пустая кафедра.
— Я ухожу, — тихо сказала Сандра, глядя на него своими большими черными глазами.
— Да…
Она опустила ресницы.
— До свидания.
Может, она ждала, чтобы он проводил ее? Секунду она колебалась. Встала. Еще момент, и ее рука вспорхнула, как птица: она перекрестилась. И пошла. Мягкий звук ее легкой походки. Андрасси тоже поднялся и увидел пожилую женщину, которая молилась за колонной, или не молилась, а смотрела на него. На голове ее была черная шаль, а подбородок выдавался вперед, широкий, как деревянный башмак.
Не следует смотреть на все это нашими глазами. Итальянские церкви — не наши французские соборы. Нет любви без уважения, это правда, но и нет уважения без любви. Однако в зависимости от того, что преобладает, все может выглядеть совсем иначе. В наших церквах часто проявляется больше уважение, наверное, в ущерб любви. Суровый Бог смотрит из глубины наших храмов, наши статуи не улыбаются, и горе тому, кто оскверняет наши паперти суетными мыслями. Есть также витражи. Что значат в тех торжественных сумерках, где они царят, наши ничтожные заботы? Важно только спасение нашей души, и тот таинственный переход от жизни к смерти. Нами овладевает тягостное чувство. Готовы ли мы выдержать этот последний экзамен? Достойны ли мы той мельчайшей пылинки Надежды, которую пропускают витражи? Итальянские церкви — особенно на юге — более светлые. Они вызывают не предсмертные угрызения совести, а предчувствия веселого рая. Они предрасполагают скорее к доверию, чем к угрюмой сосредоточенности. Меньше уважения? Но, пожалуй, и больше любви. Те ничтожные заботы, которые мы набожно оставляем между дверным тамбуром и кропильницей, итальянцы доносят до подножия алтаря. Не лучше ли они, таким образом, очищаются? Влюбленные назначают свидания у статуи Святой Девы, а женщины приходят сюда посидеть и посудачить между двумя покупками. Эти особенности могут шокировать. Но Бог, он здесь, и, независимо от воли этих влюбленных и этих кумушек, возможно, одним только своим присутствием благословляет эту любовь и отнимает у сплетен частицу их яда? Церковь — божий дом, но в Италии он является таковым еще и в том смысле, какой имеют в виду, когда говорят о доме, открытом для всех, куда каждый может войти, отдохнуть и помечтать.
До самого горизонта простиралась широкая окружность моря и небо, похожее на чашу, гладкое и совершенно цельное, без единой трещины. А ближе — каемка, испещренная зернистостью скал, валунов, агав.
Перед полосатыми пляжными кабинами тянулся узкий настил, на котором женщины предлагали солнцу свои пока еще бледные спины и руки.
Красавчик Четрилли вышел из кабины, медленно повернулся, чтобы закрыть ее, любезно предлагая спину и свои стальные ягодицы взору Лауры Мисси, которая ждала его. Она тоже была в купальнике, в раздельном купальнике, сшитом из голубой жатой материи, напоминавшей пчелиные гнезда, но сама она по-прежнему оставалась невзрачной. Четрилли сделал несколько шагов и на фоне ярко-голубого моря и
