тоже голубого, но более светлого неба сделал несколько дыхательных упражнений. Такая жестикуляция, он знал это, приводила в движение его лопатки, и они становились неотразимыми. Он обернулся, чтобы посмотреть, какое впечатление это произведет на Лауру Мисси. Увы! Она не обратила на них внимания. К ней подошел старший из ее детей, маленький мальчик четырех лет, и что-то сказал ей. Четрилли подошел, ласково улыбаясь.
— Сандро… Сандрино… Сандриетто, — сказал он нежным голосом.
Он взял ребенка на руки, прижал его к своему безукоризненному торсу.
— Я обожаю этого малыша, — сообщил он, вдыхая воздух.
Госпожа Мисси призналась ему, что любит своих детей. Так что нужно было об этом помнить.
— Я научу тебя разным играм, вот увидишь.
Лаура Мисси смотрела на них. Она смотрела сразу на все вместе: на худенькие ноги своего малыша и на грудь Четрилли. Скорее всего, ей и в голову никогда не могло прийти, что у отцовской любви может быть такая великолепная грудная клетка и такие узкие плавки.
В этот момент к ним подошла гувернантка, крупная краснощекая девушка.
— Hallo, Fraulein! Теперь дорогой Сандрино должен вернуться со своей доброй гувернанткой. Nicht wahr, Fraulein?
Четрилли на всякий случай уделил немного своего очарования и гувернантке. Бывают ведь женщины, которые настолько глупы, что прислушиваются к советам прислуги. Это тоже следовало учитывать.
— Потому что милая мамочка Сандрино поедет кататься на лодке с большим другом Сандрино. Не правда ли?
Госпожа Мисси захлопала глазами. Четрилли улыбнулся. Он считал, что когда женщина теряет голос, то это кое-что значит.
— Идемте! — предложил он.
Они пошли по гальке. Четрилли толкнул лодку в море. Помогая Лауре войти в нее, он постарался сделать так, чтобы она на секунду задержалась у него на груди, и заметил, как ему показалось, что ей это понравилось.
— Любовь моя, — произнес он.
— Негодник, — ответила она.
Он сидел напротив нее, и его грудь в ритме движения весел устремлялась вперед и отступала назад, придвигалась к ней и отодвигалась, сжималась, перемещаясь вперед, и развертывалась, уходя назад, и мышцы играли под его золотистой кожей, и мощные руки напрягались и расслаблялись, а солнце то ярко светило, то исчезало, уступая место тени, то снова светило, и Лаура Мисси смотрела, смотрела, утопая в его взгляде.
Море было безупречно гладким. Лодка быстро плыла вперед. В воде были видны скалы, темные растения, похожие на прикорнувших медведей или на голубые, блестящие стволы, которые пронзали воду, как стрелы. Четрилли остановил лодку. Они были уже далеко от берега.
— Я хочу искупаться…
— Здесь? — воскликнула Лаура Мисси. — Здесь же слишком глубоко!..
В ответ он мужественно рассмеялся. Затем подошел к мысу лодки. Он стоял, прямой, с подрагивающими ногами, выжидая, а тем временем его ягодицы становились еще более узкими, еще более твердыми. Наконец он прыгнул. Лодка заплясала на воде. Четрилли вынырнул с капельками воды на кончиках ресниц, пружинистый, словно натянутый лук, весело фыркнул, обернулся и сладострастно заржал. Он стал плавать на спине, широко размахивая руками, раздвигая ноги, раскидываясь в воде, как на женщинах, покрывающих все его тело поцелуями. А вдова Мисси смотрела на него широко открытыми глазами — теперь уже не столь невзрачная: желание оживило ее лицо.
Миссис Уотсон вышла из дома вовремя, но ее то и дело кто-то останавливал: сначала Ноэми, портниха, которой она была должна, затем князь Адольфини, маркиза Сан-Джованни, обеспокоенная здоровьем своей собачки и долго ей о ней говорившая, наконец, Форстетнер, который долго расхваливал ее оранжевую кофточку. Короче говоря, она пришла в банк, находящийся на узкой улочке, в тот самый момент, когда служащий закрывал дверь.
— Это ничего, — сказала она Форстетнеру, который проводил ее до банка. — Мне нужно было только получить деньги по чеку. Что ж, получу завтра.
В тридцати метрах от Андрасси узкая цементная дорожка переходила в короткую лестницу из шести кирпичных ступенек, потом дорога снова превращалась в цементную ленту и, свернув вправо, исчезала за серой стеной с возвышающимся над ней куполообразным кустом. С другой стороны дорогу ограждал только низкий, весь в трещинах, бордюр. А дальше — несколько оливковых деревьев на клочке каменистой почвы.
Именно сюда должна была прийти Сандра. Она остановится наверху ступеней, улыбнется Андрасси, увидев, что он уже здесь, помашет ему рукой. За оливковыми деревьями начинались дома, одни над другими, белые, розовые или оливкового цвета кубы с окнами, похожими на огромные глаза; тогда как сами кубы походили на громадные квадратные головы, возвышающиеся над стеной, с подбородками, лежащими на чутких террасах.
— Вот так, — огорчился Андрасси, — а я-то думал, что нашел спокойный уголок.
А ведь он уже был здесь. И тогда у него возникло ощущение, что он очутился на краю света. Обычная ошибка. Видишь улицу, вроде бы совершенно безлюдную, и только-только соберешься совершить там какой — то проступок, пусть даже невинный, и тут вдруг замечаешь, что она не такая уж и безлюдная, а, напротив, буквально кишит людьми. Вот женщина у окна, вот старик поворачивает за угол, а там высунулась чья-то рука и проталкивает хрящ каракатицы в клетку канарейки. Улица, которая кажется пустынной невнимательному прохожему, редко бывает пустынной в глазах злоумышленника.
И вдруг появилась Сандра.
Однако она не остановилась на верхней ступеньке, не подняла глаз, она просто смотрела прямо перед собой. Она очень быстро спустилась вниз по этим шести ступенькам. И уже стук ее шагов раздавался в его сердце.
На дороге Морского Когтя стоит всего несколько вилл. У последней виллы она обрывается. Цементная лента упирается в маленькую испанскую калитку, за которой начинается гераниевая аллея. Но именно в этом месте, слева от дороги появляется тропинка шириной в ладонь, которая вьется по откосу. Вот там-то, на откосе, и ждал Андрасси, прислонившись к сосне. У него был важный и серьезный вид. А она, подняв к нему лицо, улыбнулась. Затем ее улыбка стала медленно исчезать. Всякий раз одно и то же: она замечала Андрасси и начинала улыбаться. А потом улыбка угасала. Оставалось только лицо, оно становилось немного беспокойным, озадаченным, напряженным, как вопрос. Внизу, на море, замкнутом между двумя стенами и имевшем форму треугольника, образовалась маленькая волна, издали казавшаяся совсем крошечной, как складка на простыне, как бровь старого человека. Она продержалась на поверхности какое- то мгновение и канула посреди окружавшего ее безмолвия в море.
— Пойдемте, — сказал Андрасси.
Он все еще стоял на верху своего откоса, на тридцать сантиметров возвышаясь над ней.
— Пойдемте…
— Нет.
— Почему?
Сандра покачала головой. На этот раз она была без своего красного шерстяного джемпера. Было так тепло. На ней была только кремовая блузка и легкая голубая юбка над голыми ногами.
— Пошли…
Он протянул руку. Она не взяла ее, начала подниматься, прошла возле него, совсем рядом. От нее исходил запах хлеба, хлопка. И ее щеки — такие круглые.
Сандра. Дорогая.
С бьющимся сердцем он уводил ее. Тропинка сузилась еще сильнее. Пространства хватало только на то, чтобы пройти между двумя садами. Один из них был огорожен стеной с вцементированными сверху осколками бутылок, а другой — обычной сеткой, правда, дополненной еще рядом агав, на мясистых листьях которых люди писали свои имена, инициалы, всякие глупости. Они шли словно по коридору, по одному из тех гостиничных коридоров, где за феей в белом чепце и ключом в руке ты идешь с женщиной, которая в
